Том 2

— Нет, не так, — заговорил наконец Федор. — В амбаре, в трех закромах найдешь, а в двух пока оставишь себе. — Он обратился к Матвею Степановичу: — По скольку пудов в каждом закроме будет?

— По сто двадцать пять — если под гребло сыпать. А если верхом, то — больше. Точно знаю. Три года прожил. Хорошие амбары. Хоро-ошие! Ей-право, на сто лет сделаны. Разве ж Семен Трофимыч плохие будет делать? Не позволит он того, — притворялся Матвей Степаныч, «играя» в политику. Он в упор задал вопрос Игнату: — Как думаешь, Игнат Фомич, будет по сто двадцать пять пудов в закроме?

— Не приходилось мерить, — спокойно ответил тот. — Но на Семена Трофимыча вы не налегайте сразу. Он подумает, взвесит все и… решит, как…

— Решать уже нечего, — прервал Андрей Михайлович. — Если твердое задание не будет выполнено, то — сто седьмая статья Уголовного кодекса, и возьмут бесспорно.

— Кто возьмет? Разрешите поинтересоваться? — спросил Дыбин.

— Мы, — ответил Федор. — «Разрешаем поинтересоваться». — С этими словами он пододвинул бумагу к Игнату.

Тот взял ее, прочитал и, передавая Сычеву, сказал:

— Не вы возьмете лично, Федор Ефимович, а государство. Но… только после суда. И только после того, если Семен Трофимович откажется выполнить. Так здесь написано. И даже статья указана. Все законно, Семен Трофимыч, — придется выполнять. Есть хлеб или нет — выполнять. Любое государство без хлеба погибнет. Хлеб нужен.

Сычев встал, не сводя глаз с Игната. Андрей Михайлович тоже недоумевал. Матвей Степаныч приподнял брови от удивления. Всем им показалось очень странным — Игнат Дыбин поддерживает тройку, поддерживает разорение Сычева. А Игнат снова обратился к Сычеву:

— Надо понять, Семен Трофимыч: незасеянную площадь оставлять никак нельзя. Вы сами любите говаривать: «Пустое поле — в доме горе». Тут и по чести и по необходимости надо выполнять.

Семен Трофимович застонал, покачнулся и повалился, схватившись за сердце. Лукерья Петровна, до сих пор молчавшая, ахнула и кинулась к мужу. Его подхватили Игнат, Андрей и Сорокин. Федор же не двинулся с места.

Когда Сычева подвели к кровати, Андрей и Игнат посмотрели друг другу в глаза близко-близко. С тех далеких лет, когда боролись мальчишками, они никогда не виделись так. Андрей обратил внимание на прорези лучей-морщин от глаз к вискам и на какой-то страдальческий глубокий взгляд Игната. Игнат же заметил у Андрея резкие вертикальные морщины на лбу и сосредоточенный, усталый взор. И только теперь Игнату стало ясно, насколько Андрей, бывший батрачонок его отца, вырос. У Андрея Михайловича промелькнуло: «А ведь он — человек». Игнат же подумал другое: «Если бы он перестал считать меня врагом! Может быть, все было бы по-другому». Но мысли эти были у них мимолетны и неустойчивы — минутная человеческая слабость.

Сычев тяжело дышал, сомкнув веки.

— И-их ты! Семен Трофимыч, Семен Трофимыч! — уже жалостливо взывал к нему Матвей Степаныч. — Да что они тебя, родили, эти триста пудов? Да отвези ты их, бога ради, будь они неладны. А?

— Хлеба… нету, — твердо сказал Сычев, не открывая глаз.

Федор подошел к нему с заготовленной распиской и химическим карандашом в руках.

— Тогда распишись, что задание получил.

— Хлеба… нету, — тем же тоном повторил Сычев.

— Расписываться не будешь? — спросил Андрей Михайлович.

— Хлеба… нету, — не поднимая век, еще раз сказал Сычев.

— Пиши: «От подписи отказался», — обратился Андрей Михайлович к Федору.

Тот написал. И все трое вышли.

А по селу поползло: «У Сычева отобрали хлеб „по твердому забранию“».

Кто и кому первый посоветовал спрятать семена, установить трудно, но кое-кто запрятал-таки зерно. Когда тройка Крючкова подходила к дому Виктора Шмоткова, то он, увидев их в окошко сеней, уже заравнивал в ларе лузгу, которой и засыпал четыре пуда зерна — единственное пропитание до нового урожая. Но оказалось, что Иван Федорович не лазил по ларям, а спросил только одно:

— Сколько тебе семян надо, Виктор Ферапонтович?

— Мне-то? Да как сказать? Ежли проса, то немного, а ежели, скажем, овса, то не меньше пудов десяти, а ежли пшеницы, то и того больше.

— Ну а точнее? Сколько?

— Да вот как агроном скажет. Много надо. Много.

Миша записал что-то и сказал Виктору:

— Требуется тебе пятнадцать пудов пшеницы и два пуда проса. Не удивляйся. Семена будут. Дадим.

Так и пропал даром испуг Виктора. Он сразу же пошел к соседям и заверял всех:

— Ничегошеньки не берут. А все — по-культурному: «Пожалуйста… Садитесь… Каких бы вы семян хотели, Виктор Ферапонтыч?» Вот оно как получается. А все остальные брешут. Я только говорю правду. Снимай лузгу с ларей! (И кто бы знал, что он запрятал хлеб под лузгу!)

Так Виктор и не увидел, как Володя Кочетов, оставшись в сенях (когда Крючков с Мишей прошли в хату), засунул руку в ларь, под лузгу, и определил — «пуда три-четыре». На обратном пути он об этом сказал Крючкову, а тот только и произнес:

— Последнее спрятал. Кто-то напугал.

Миша в раздумье заговорил: