Том 11. Зга

Миша непременно бы обиделся, будь с его стороны и вправду хоть что-нибудь нечисто, но тут и по правде все было начистоту: он и не думал ходить по ночам пугать дом, он себе сам ломал голову не меньше самой Миропии Алексеевны, и не меньше Миропии Алексеевны ему самому хотелось дознаться, разрешить наконец эту ничем необъяснимую таинственность.

А ведь быть того не может, чтобы не было виноватого!

– Да позвольте, – нашлась Веточка, – Веточка за зиму начиталась всяких книжек о всяких таинственностях, и ответ у нее был готов, – да все это очень просто: это астральное тело ходит!

– Астральное?

– Конечно, астральное, а больше некому.

Веточка была права.

И все с Веточкой согласились, и на некоторое время о шагах как будто и забылось.

Но это не так: чем ближе подходил вечер, а за вечером белая ночь, тем вспоминались шаги больше, и уж никакой и самый из всех самый правдоподобный ответ не мог успокоить.

И пусть ходило астральное тело, но чье?

Кому оно принадлежало?

Кто ходил?

– Чьи же шаги? – спрашивала Миропия Алексеевна и от своего вопроса впадала в еще большее беспокойство.

И какими невозвратно-счастливыми, какими невозможноприятными представлялись ей все те прошлые дни – начало Павловского лета, и она, избеспокоившись, уж решалась просто сняться с насиженного летнего своего гнездышка и по-осеннему вернуться в Петербург на свою зимнюю Французскую набережную, – она не могла больше слышать из ночи в ночь повторяющихся, ничем необъяснимых, полуночных шагов. А Миша свое думал. «Вот подкараулю, – думал Миша, – внезапно настигну, хвать – и поймаю с поличным!»

С тем Миша и ложился, с этой хватальной мыслью, и когда подходил час астральных шагов, эта хватальная ночная мысль не покидала его, но он не вставал, а с замиравшим сердцем прислушивался, потом, овладев собой, закуривал папироску и курил, пока не затихало.

Услышал наконец шаги и Петр Иванович. Услышала наконец шаги и Павочка. Павочке было очень страшно, но любопытство в ней загорелось сильнее страха.

А Петр Иванович сперва проверил: слышит он или так ему кажется?

И для этого, хоть и белая ночь, зажег свечку. И оказалось, точно слышит: кто-то ходил по коридору, – слышит, слух его не обманывал. Конечно, никакое астральное, а самое настоящее осязаемое тело о двух человеческих ногах, и не мертвое.

Таинственные явления допускал Петр Иванович исключительно и только в крещенские вечера, а кроме того, держался того убеждения, что вообще мертвое тело ходить и говорить не может.

* * *

После завтрака, когда Петр Иванович по обыкновению вышел прогуляться в парк, а Ерыгины остались одни, и сама собой и Миропию Алексеевну, и Мишу, и Веточку, и Павочку – всех занимал единственный теперь вопрос о шагах.

– А я знаю, – сказала Павочка, – кто ходит!

В другое бы время никто на Павочку и не обратил внимания, но тут ловили всякую разгадку, и все, как один, отозвались:

– Ну, кто же?

– Да Петр Иванович! – улыбалась Павочка алым ротиком.

– Что за вздор! Петр Иванович…

– Да ведь он же лунатик!

– Лунатик?

– Конечно, – улыбалась Павочка, – и глаза у него лунатические.

А перед обедом к Миропии Алексеевне заходила экономка Оня, женщина хоть и под пятьдесят, а с большой игрою.

И шепталась с Миропией Алексеевной не о пьющем поваре, а о проклятых полуночных шагах – их уж все нынче слышат, вся прислуга и даже сам пьющий Семен-повар.

И думает она на барина, что чужой это барин, никому другому.

– Очень они молчаливы, – шептала Оня, – и говорят тихо!

И за обедом все особенное обратили внимание на Петра Ивановича, на его глаза особенно.

И хотя глаза Петра Ивановича, если уж по правде сказать, ничем особенным и не выдавались – ни выпуклостью своей, ни ресницами – сомнения ни у кого не было, что глаза лунатические.

А вместе с глазами поставлено ему был на вид и молчаливость его и его необыкновенно тихий голос.

Конечно, Петр Иванович – лунатик, и, конечно, это он ходит ночью, – тут и говорить нечего, и спору нет.

И уж как последнее и самое веское доказательство, принято было во внимание и то обстоятельство, что ведь только один Петр Иванович шагов не слышал, когда весь дом, все слышали, и даже пьющий Семен-повар, а потому не слышал, ну, потому, что сам и ходил.

И, надо сказать правду, тут Петр Иванович сам в грех ввел: и почему ни словом не обмолвиться хотя бы о своих ночных проверках? И когда заходила речь о догадках, небось, сидел, словно воды в рот набрал! А раз так – пеняй на себя.

* * *

С этих пор отношение к Петру Ивановичу естественно изменилось.

При нем держались как-то навытяжку, неестественно, стали к нему необыкновенно внимательны, а посматривали очень не без тревоги.

Лунатик ведь не только может ходить по коридору в непоказанные часы, лунатик может и не по коридору, а и по всяким местам прохаживаться опасным, – по карнизам; но это еще с полбеды, главное же то, что лунатик может такую штуку выкинуть самую неожиданную, какое угодно преступление и самое зверское совершить может в своем лунатическом виде, и совсем безнаказанно.