Том 11. Зга

И все возникает из распри и судьбы.

Все совершается в круге судьбы.

Всякий свет побеждаем,

свет же последнего суда неизбежен.

И куда убежишь от осиянности?

Сама судьба полагает предел совершения:

безмерно взлетевший, низко падет.

И каждому – по его потребе духовной:

ослы солому предпочтут золоту.

Все совершается в круге судьбы.

Люди, звери и камни родятся, растут,

чтобы погибнуть,

и погибают, чтобы родиться.

Всякий гад бичом Бога пасется.

И сила судьбою становится правом.

В начале была сила,

по судьбе сила стала правом.

Право правит вселенной,

силой давя на человека.

Разорение права – пожар.

И его ты залей скорей, чем пожар!

В начале была сила,

по судьбе сила стала правом.

И что бы сталось без права?

Хаос, распадение, пыль.

Да станет народ за право,

как за родные стены!

О, судьба! О, всемогущая!

О, великое единство пути!

вверх и вниз,

спасения и гибели!

Кто тебя минует, кто тебя избежит?

Не слабые духом, слепленные из грязи,

свиньи в золоте,

куры, купающиеся в пыли и золе.

О, судьба! О, всемогущая!

Кто тебя минует, кто тебя избежит?

На кручу по кремнистой тропе взбираюсь –

Глазам моим больно и колет: слишком всматривался я в лица людей, слишком долго испытывал.

Голос увял мой от сдавленных жалоб и зажатых проклятий.

Сердце мое обожжено.

На кручу по кремнистой тропе взбираюсь –

Тучи несутся под ветром по холодному небу. И как пеленутый дым, лица плывут.

Ухожу все дальше – не вижу, не слышу.

Ступаю по шлакам острым – не чую – приближаюсь к краю.

Вот я на самой вершине и под моей стопой закованный клокочет огонь.

Духу легче – душа высыхает – и прояснился мой разум.

Звезды горят.

«Вождь мой! Я душа человечья, укажи мне источник. Я жажду!»

Металлическим звуком – щелканье стали о камень – зазвенел путеводный голос.

«Ты найдешь налево от дома Аида источник, близ же него белый стоит кипарис. К источнику этому даже близко не подходи.

А вот и другой, он возле болот Мнемосины. С шумом течет ледяная вода, окруженная стражами. Ты им скажи:

– Я дитя земли и звездных небес, род мой оттуда, как вам это известно. Жажду и гибну. Дайте напиться воды ключевой из болот Мнемосины!

Стражи дадут тебе пить из источника света, и станешь тогда ты царствовать с мудрыми вместе».

И моя душа ступила в светлый круг.

«К вам я пришла от чистых рожденная, чистая духом, к вам, о, Царица подземных, Аид, Дионис, добрый советчик, ко всем вам, бессмертные боги.

Сбросивши тело земное, поистине я из вашего рода благословенных богов. И лишь в одеянии плоти меня победила судьба и земные бессмертные боги.

Все же ушла я из тела, из бесконечного скорбного круга, легкой стопой я помчалась за вечно желанным венком».

И в ответ душе я слышу возглас подземных бессмертных.

«Радуйся, будь благословенна скорбная отстрадавшая душа. Отныне отбыла ты срок наказания. Из смертного метущегося человека стала ты сама богом. Ты томишься от жажды, как козленок, упавший в молоко.

Радуйся ныне!

Радость твоя беспредельна».

Шумы города *

Посвящаю С. П. Ремизовой-Довгелло

Голодная песня *

Если что еще и бодрит дух мой, это скорбь.

И эта скорбь связывает меня с миром. Скорбь же дает мне право быть.

Мои гости – беда и несчастье. И глаза мои – к слезам, как мои уши – к стону. А сердце дышит болью.

И я знаю, торжествующий и довольный никогда не постучит в мою дверь. Я знаю, ко мне придет только с бедою.

И сам я возвращаюсь с воли всегда потрясенный, с затаенной болью от встреч.

* * *

Вот говорят, Петербург гнилой и туманный, нет, в Петербурге бывают дни ослепительные.

И в такие дни, когда все так ярко и ясно, моей душе особенно больно.

В Прощеный день по обедне шел я по Старому Невскому.

Было так вот ярко – заморозки, резкий ветер, режущее солнце. Путь мне был долгий. На другой конец шел я. Мысли – с ними не расстаюсь я в моей неволе – думы мои о делах человеческих, о бедной жизни нашей, о судьбе проклятой и человеке, не родившемся еще человеком, вольные, свертывались они в жгут и резче ветра, больнее режущего солнца неслись в моей душе.

Глаза мои были напряжены до слез и от солнца, и от всматривания – не было лица, тень от которого не падала бы на меня, всех я видел и различал каждого. И слышал много звуков, и из всех звуков в шуме один звук вонзился в меня –

– тла-да-да-да-да –

Я шел по солнечной стороне – кто это? откуда звенит? – перешел на другую.

– тла-да-да-да-да –

– сверлило в ушах.

На углу Полтавской в тени стоял китаец: судорожно подергивались его ноги, колотили в промерзшую землю. Голова его была обнажена – череп, обтянутый кожей, а впалые глаза закрыты – слепой китаец. Слепой, съежился весь, рука вцепилась в рваную шапку –

– тла-да-да-да-да –

Это китаец звал, о помощи просил, слепой и замерзший.

И звук его зова – не гортанная переливная старая речь Китая – один звон голодный – голодная песня из тени наперекор резкому ветру звенела по режущему солнцу –

– тла-да-да-да-да –