Том 1. Здравствуй, путь!

На подъеме следующего дня колонна доставила последнюю партию материалов, и повеселевший прораб протелеграфировал укладчикам: «Мост будет».

— И все-таки Панова, хоть он и спаситель строительства, можно сказать, энтузиаст, мы должны уволить. — Козинов кивнул в сторону заведующего гаражом. — Почему у тебя бывают авральные работы? Да потому, что пановы создают их. Сначала недели три в месяц лодырничают, безобразят, ленью, пьянкой подготовят провал, а потом аховой гоньбой начинают спасать дело. Перед этим нажрутся в стельку, излают всех, а ты, — Козинов кивнул завхозу, — готов считать эту безобразную и вредную работу героизмом. Работай они без простоев — не будет аврального, все пойдет гладко, без пьяного энтузиазма. А что у нас? Либо бесстыжая лень, либо пьяная гоньба. И никто не знает, как сегодня поступит Панов; проплюет в потолок, проедет ли шестьсот километров, не пимши, не жрамши. Вот сведения, — посмотрим, много ли сделал ваш герой!

По пробегу и перевезенному грузу Панов за два последних месяца оказался позади многих, хотя и сделал три героические поездки. Козинов помахал сведениями перед завхозом и завгаром.

— Одна видимость героизма. А посчитать, сколько он переполучил сверхурочных, сколько переломал машин на ваших авральных работах, ахнешь!..

Панов и четверо его товарищей были уволены и освободили шоферскую палатку. Плотник Бурдин похлопотал за них перед своей артелью, и она приютила их в своем бараке.

С бутылкой в руках Панов сидел в плотницком бараке и говорил:

— В одиночку ни черта не добьешься. Дадут волчий паспорт — катись! Надо всем гамузом сказать: «Даешь!» Ехать куда-то к самому ахиду и получать пять рублей в день. Да кому? Спецу, плотнику. Слушайте рабочкома, он вам напоет, соловьем насвищет: пески, мол, дорог, мол, нет, терпеть, мол, надо. Скоро рай будет. Ему за это деньги платят. Пески да дороги — одни очки втирают. Напялили на вас уговорщики, вы и ломаете за грош, а они за уговор сотни получают. — Панов половину бутылки опрокинул в глотку. — И-ик! Забастовку им!

Строители действительно терпели ряд неудобств, здесь Панов не сгущал правду, самые заядлые оптимисты признавали это, но он подсунул новую причину всех бед и зол — рабочком, на который плотники сердились за щепу.

— А, самим сотни, а нам щепы нету! — загудела артель. — Вогнать им щепочки в денежку! Сотни глотают — щепой небось поперхнутся!

Утром Бурдин принес артельное требование на пятьдесят процентов надбавки. Администрация отказалась надбавить, отказался и рабочком защищать требование плотников как рваческое.

Перестук топоров и ворчание пил затихли.

Исключенные шоферы, боясь обнаружить свою связь с прогульщиками, перебрались на соседний разъезд.

Плотники валялись около барака на песке, грели животы, спины и подтрунивали над собой:

— Долежимся, возьмут нас в дубинки, как это про буржуев в газетах расписывают.

Мимо идущие рабочие по-разному относились к прогульщикам. Одни, не скрывая ненависти, плевались в сторону плотников и кричали:

— Лодыри, жмоты! Шпана сезонная!

Другие останавливались, выспрашивали:

— Ну, как, сдаются? Много ли процентов вылежали, пятьдесят? — И посмеивались: — Лежите, все сто прибавят.

Плотников мало беспокоило отношение к ним рабочих, но отношение администрации и рабочкома волновало сильно. Они постоянно перебрасывались озабоченными взглядами и словечками:

— Не идут, упрямятся.

— Чай, все телефонят.

Всякое появление ответственных лиц одновременно и радовало и пугало плотников:

— Знать, к нам. Что-то бог даст, много ли надбавят.

— Надбавят… Накладут по шее и выгонят.

Начальствующие и ответственные появлялись и молча проходили мимо, точно плотники были не людьми, а бревнами, точно не нужны были склады и бараки.

Это полнейшее невнимание начальствующих было рассчитано, им хотели пробудить у плотников тревогу и желание поскорей выяснить свое положение.

Участок никак не мог отказаться от плотников: постройка домов, бараков, складов отставала от плана, к тому же в главном управлении все больше и больше говорили о досрочном окончании дороги, а это потребовало бы новые тысячи рабочих и новое жилье. И повышение оплаты плотникам было крайне нежелательно: оно повлекло бы повышение всем прочим категориям рабочих и взорвало бы все расчеты.

Елкин не видел иного выхода, как давление на плотников со стороны рабочкома, и отправился к Козинову.

— Как вы смотрите на плотничьи дела? — спросил он.

Козинов цыкнул желтой махорочной слюной и расщепленными ладошками вздыбил сильно отросшие волосы (ему было некогда ни побриться, ни постричься).

— Табак дело, табак!

— У них, может быть, особые условия, где-нибудь неустроенные, голодные семьи?

Козинов придвинулся к Елкину вплотную и заговорил с жаром:

— Голодные семьи?.. Ерунда! Здесь не голодные семьи, а свинья в колеса пятилетки, вымогательство! Здесь нужно ушки на макушку. Оступись чуть-чуть, дай рвачам палец, они слопают нас живьем.

Раздался телефонный звонок. Фомин звал Козинова и Елкина в партком.

— Обсудим, как быть с плотниками. — Фомин оглядел всех сидящих и остановил глаза на Елкине.