Том 1. Повести и рассказы. Записки врача

Они будут против этого возражать, они скажут: «г. Хейсин редкий урод во врачебном сословии, и к нему возможно только одно совершенно определенное отношение». Но это будет только отвод или обман себя. Чем отличается от д-ра Хейсина хотя бы «Медицинское обозрение», оправдывающее самые возмутительные опыты над больными, и где во врачебной печати протесты против этого? Что значит заявление одного из моих критиков, г. Медведева, что «частые восклицания Вересаева: „где же выход?“ есть лишь риторическая фигура»? Человеку настолько чужды и непонятны отмечаемые в книге конфликты, что он не способен увидеть в них ничего, кроме риторического приема. Что значат благодушные уверения другого моего критика, прив. – доцента В. В. Муравьева, что «в основе своей» книга моя является «оправданием современной медицины» и доказательством, что в ней все обстоит совершенно благополучно? Что значат уклончивые ссылки г. Фармаковского на то, что «и в других профессиях» совершается то же самое, что во врачебной?

Есть старая, идущая из седых времен легенда об одним фантастическом животном – василиске. «Нет в природе существа злее, страшнее василиска, – говорит Плиний. – Одним взглядом своим убивает он людей и животных; его свист обращает в бегство даже ядовитых змей; от его дыхания сохнет трава и растрескиваются скалы. Но есть средство и против василиска. Стоит только показать ему зеркало, – и он погибает от отражения своего собственного взгляда». Я очень желал бы, чтоб брошюра господина Хейсина сыграла роль такого зеркала. Может быть, не один из моих критиков, взглянувши в это «зеркало», почувствует, что г. Хейсин только оформляет и откровенно высказывает то, что в полусознанном состоянии было и у него самого в душе; ему станет стыдно вместе с г. Хейсиным «лишь констатировать факты», он перестанет плакаться на взводимые мною на врачей «тяжкие обвинения» и предпочтет искать выхода из тех противоречий, которые возникают между интересами науки и неотъемлемыми правами человека.

Январь, 1903 г.

Комментарии

Первыми произведениями, вышедшими из-под пера В. Вересаева, были стихи. Юношей он мечтал стать поэтом. В 1885 году в журнале «Модный свет» В. Вересаев даже напечатал стихотворение «Раздумье». Однако в том же 1885 году (8 мая) он записывает в своем дневнике: «…Во мне что-то есть, но… это „что-то“ направится не на стихи, а на роман и повесть»[101].

В. Вересаев решительно обращается к прозе. Уже в декабре он заканчивает рассказ «Мерзкий мальчишка» (напечатан во «Всемирной иллюстрации», 1887, № 959). Своим ранним поэтическим опытам, переводам, как, кстати, очеркам, публицистическим и научным статьям, писатель позже значения не придавал и никогда не включал их в сборники и собрания сочинений. Началом серьезной литературной работы он считал рассказ «Загадка».

Появление в журналах первых рассказов начинающего писателя не вызвало интереса критики. Но когда в 1895 году народнический журнал «Русское богатство» опубликовал повесть «Без дороги», в критике разгорелись жаркие споры. Эти споры усилились после выхода в 1898 году «Очерков и рассказов» В. Вересаева («На мертвой дороге», «Товарищи», «Порыв», «Прекрасная Елена», «Загадка», «Без дороги», «Поветрие»).

Критика единодушно сходилась на том, что «рассказы В. Вересаева… сразу же выделили автора из сероватой толпы многочисленных сочинителей очерков и рассказов», что в его «лице… литература получит новую незаурядную силу». Причем такие выводы делались отнюдь не потому, что в Вересаеве увидели будущего крупного художника, – как раз чисто художественные достоинства его первых произведений вызвали кое у кого из рецензентов крайне скептическое отношение. «Вересаев по свойству своего таланта – не художник, – писал Вл. Боцяновский. – Он пользуется беллетристической формой как средством пропаганды или просто изложения разного рода учений и теорий» («В погоне за смыслом жизни», «Вестник всемирной истории», 1900, № 7).

В. Вересаев привлек внимание прессы стремлением заглянуть в самую глубь жизни, отметить самые больные жизненные вопросы, привлек внимание тем, что «прекрасно обрисовал» «переходный, мучительный момент в жизни нашей русской интеллигенции», когда в начале 90-х годов в жизнь «шумно» вошли марксисты и перед ними отступили растерявшиеся народники (Марк Павлович. «Литература и жизнь», «Восточное обозрение», 1899, № 275, 21 декабря).