Владимир Токарев, пройдя через ссылку, отказывается от былых революционных убеждений, относя их за счет обычного наивного безрассудства молодости. Именно для таких, как Токарев, весьма удобна умеренная программа бернштейнианцев-экономистов, на знамени которых стоит «голый грош». Лозунг борьбы за экономическое улучшение жизни народа, а по сути борьба «по возможности» и в обход коренных пороков самодержавной государственной системы вполне устраивает бывшего «революционера», расписывающегося в собственном банкротстве. Слова о революционном деле теперь только прикрывают подспудные мечтания о сытом благополучии. Дом «великолепных либералов» Будиновских становится идеалом Токарева. В этом есть своя закономерность. Исходные принципы их житейской философии едины: «хочется жить для одного себя», и «чтоб все это покрывалось широким общественным делом», не требующим «слишком больших жертв».
Чем ниже падает иной человек, тем больше любит он поговорить о принципах, морали и долге. И Владимир Токарев создает в свое оправдание целые теории: революционность, мол, – дело чисто физиологическое. Революция – удел молодых. В двадцать лет «кровь кипит», «хочется подвигов», «грозы», «самоотверженной деятельности». Но когда, как Токареву, переваливает за тридцать, «крылья высыхают и обваливаются, и сам человек ссыхается». А дальше герой впадает просто в мистику. С возрастом, дескать, не только блекнут революционные заветы, с возрастом человек понимает, что он игрушка в руках «невидимого», которое «переселилось внутрь его, в его мозг, в сердце и кровь…» Человек чувствует, «как сам он беспомощен, как над ним стоят какие-то силы, перед которыми он раб…» Но и эти, столь сложные теоретические построения не могут убедить даже самого Токарева. Ему остается только признать, что он «обыкновенный, маленький человек», ему «судьбою предназначено одно: жить смирно и тихо, никуда не суясь, не имея никаких серьезных жизненных задач, – жить, как живут все кругом: так или иначе зарабатывать деньги, клясть труд», которым живет, «плодить детей и играть по вечерам в винт». Он возмущается, когда от него требуют «либо все, либо ничего»: «нужно быть глубоко благодарным просто за что-нибудь». Существование под флагом «ни герой, ни подлец» приводит Токарева к душевному опустошению, к попытке самоубийства. Но ведь он уже научился все поворачивать «на оправдание своей заплывающей жиром души». Какое уж тут самоубийство!
Основной удар в повести пришелся по откровенному ренегатству «экономистов», по обывательскому благоразумию либералов. Однако картина эпохи, нарисованная писателем, куда шире: он дал исторически точную характеристику разнообразным настроениям и веяниям в среде интеллигентской молодежи накануне революции 1905 года. В. Вересаев менее суров к тем, кто искренне обеспокоен сегодняшним и завтрашним днем страны, но плутает в потемках и не знает, к чему приложить свои силы. Эти люди не будят ненависти, напротив, вызывают сочувствие, но и они в жизни лишние, а потому приговорены ею к гибели.
Всю себя отдает больным фельдшерица Варвара Васильевна, и работает она не за страх, а за совесть, с негодованием отвергает благодарность земского собрания: «Я работаю вовсе не для вашего земского собрания…». Но во имя чего она работает и живет, Варвара Васильевна и сама не знает. Была минута, когда «показалось… что что-то есть», почудился просветляющий душу «революционный прилив». «Но это оказалось миражем». Ни «малые дела», ни рассуждения о могучей стихийности, будто бы способной увлечь человека на подвиги, не дают успокоения. «Нет ничего, что действительно, серьезно бы захватывало, во что готова бы вложить всю душу». И Варвара Васильевна убивает себя: намеренно заражается сапом. Смерть ей кажется лучшим выходом из того тупика, в который она зашла.
Духовно сломлен и другой герой повести – Сергей. Он постоянный оппонент Токарева в спорах, но и он банкрот. Его возмущает ренегатство бывшего революционера, но сам пойти дальше анархического протеста или рассуждений вроде – «нужно, чтоб вокруг ключом била живая общественность, чтоб жизнь целиком захватывала душу, чтоб эта жизнь была велика и сильна, полна борьбы и света…», – дальше этих фраз он пойти не умеет, перейти от рассуждений к делу неспособен.