Том 1. Муза странствий

– А еще не знаю, – ответил он, замечая ее старые без калош ботинки. – Сколько поживется… Думаю куда-нибудь ударить.

– Вы действительно в отпуску? – спросила она, оглядываясь. – Вид у вас все-таки неважный… Плохо отдыхали.

– Может быть, – ответил он, принимая от мальчика афишку. – Хиромантка… Пойду! – но она не улыбнулась. – Ну, а как вам жилось при коммунистическом строе?

– Как жилось? Как всегда, – улыбкой ответила она на приветствие чернобородого в золотых очках. – Как всегда за последние годы и, стало быть, – не очень хорошо. Но и не так плохо, как вы думаете… Хорошие люди, Алеша, встречаются везде.

– Даже и у них? – спросил он.

– Да, и у них. Я с удовольствием вспоминаю некоторые из знакомств, хорошие беседы, участие. Вообще – порядочных людей.

– Ба, ба, здорово же вы покраснели! – усмехнулся он.

– Не знаю, – возразила она, не улыбаясь. – Мне кажется, я ни правела, ни левела за это время…

– Но все-таки взяли влево? – спросил он, глядя на нее.

– Не знаю. Я, по крайней мере, этой перемены не чувствую. Какая была, такая и осталась. Не так ли? – взглянула она и улыбнулась.

– Но все-таки эти приятные воспоминания о знакомстве…

– Почему не неприятные? – спросила она. – Трудно это вам объяснить. Вот если бы вы здесь прожили, пережили, тогда бы вы, наверное, сказали то же, что я говорю.

– Ну, навряд ли! – воскликнул он.

На углу он остановился.

– Ну, я пожелаю вам всего доброго, – снял перчатку. – А может, теперь вы меня проводите?.. – склонил он голову.

Она улыбнулась.

– Какой чудак! Знаете, я сейчас могла бы съесть вот этого белого пса. Если бы, конечно, кто-нибудь зажарил его… Ну, Алеша, – она сделала серьезное, внимательное лицо, – заходите к нам. Когда вы зайдете?

– Обязательно зайду, – ответил он, пожимая руку.

– Ну, а когда? – смотрела она. – Нина будет так рада… Заходите как-нибудь вечерком, – она отошла. – Заходите же. Обязательно, – оглянулась через плечо.

Вот какая была эта встреча. Он пошел назад, расстегнув шинель с нижних крючков, ступая, звеня шпорами. Заметил кофейню, вошел, сел за столик к окнам, стал стягивать перчатки. Дама с добрым внимательным лицом подошла к его столику.

– Кофе по-варшавски и… пирожков могу я вам заказать?

– С рисом и яйцами? С яблоками? – спросила дама.

– С яблоками, будьте добры.

– Пожалуйста, – любезно ответила дама.

Она отошла. Освободившись от перчаток, он вытянул бумажник и положил его перед собой; бумажник, большой, темно-красный, уже потускнел, уже разгладил местами свою кожаную насечку, пропахший многими, давно забытыми в отдельных складках запахами. В левом мелком отделении он опять нашел два серых женских конверта и вынул их…

V

Он жил шестой день в городе, ночуя и столуясь у знакомого еще с осени зажиточного студента-спекулянта. Каждый вечер в доме собирались гости, играли в карты, обильно ужинали, пили спирт и порядочные удельные вина, пели песни. Студент был чрезвычайно верткий человек; вместе с ним Алексей бывал в квартирах и в складах каких-то греков, армян, евреев и татар, познакомился с барышниками-цыганами, за безделицу купил у старого цыгана Дунаева молодого ирландского сеттера. По утрам, выпив натощак, с Аркадием, – как звали студента, – и, плотно напившись кофею с маслом и сыром, так что была отрыжка, Алексей курил и раскладывал пасьянсы, пока старая Аркадьева нянька (она была, кажется, у него единственным близким) и глупая девка Фроська убирают опять загаженную столовую и залу; потом он переходил в залу и заводил граммофон, – он мог его слушать по два часа: вслед за романсом Тамары ставил и веселые разговоры Бим-Бом, потом скрипичные, так странно певучие в этом зале утром арии… Читать он совершенно не мог. Попалась однажды хорошая книга – Харьковский юбилейный сборник имени Потебни, необъяснимо очутившийся в зале, в комнатах его беззачетного математика Аркадия, – и не мог читать. Иной раз вот в такие пустые часы ему начинало казаться, что вообще он никогда не читал, ничего ладом не учил, никогда он не имел семьи, что-то похожее видел разве во сне, равно как и любовь – и что этой беспросветной жизнью он живет долгие месяцы, – нет, долгие годы встает поздним утром с пустой головой, кормит щенка серным цветом, думает о бритье и откладывает затем натощак опохмелиться и начать в полдень новый день какого-то мрачного соседства с жадной напряженной жизнью Аркадия и его торговых приятелей. А разве так уж паскудна была эта жизнь? Он, везде внимательный к запахам, к цветам, всегда влюбленный в движение, в голоса – румынского ли вальса в сигарном модерном зале Максима, или звонкие женские заупокойные молитвы монашек на апрельском кладбище, или комнатное насвистывание щеглов у косяка при солнце, – разве теперь он замуравлен в стену? Выйти во двор – и сейчас же услышишь смолистое дыханье свежего теса, перебой рубящих топоров, стремленье капелей и эти сладостные, ржавеющие пятна назьма под оживленное чириканье, перекличку воробьев!..