Только позови

Всю дорогу в госпиталь Лэндерс кипел от злости. Его охватила дикая ярость, которая все чаще поднималась в нем последнее время. Она была бессмысленна, потому что ее некуда было излить. Некуда нацелить, это тебе не винтовка. И потому что ярость была бессмысленной, она делалась вдвойне дикой.

Несколько дней Лэндерс избегал Кэрол и не показывался в рекреационном зале. Он не находил себе места, потому что там собирался весь народ, там преимущественно и шла вся госпитальная жизнь. Когда он, наконец, появился, она тут же позвала его и спросила, почему его не видно. Она явно напрашивалась на свидание, но Лэндерс не проявлял инициативы. Он смотрел на нее и вспоминал тот вечер с ней, ужин в «Чайной миссис Томпсон», благополучную, чинную обстановку в ресторане, и его наполняла ярость. Ему хотелось разодрать в клочья их занудное самодовольство, хотелось показать ей и другим, на чем стоят их покой и благочинность. На крови и костях. На перебитых костях Бобби и на пролитой крови Корелло.

Так или иначе, Лэндерс не имел сейчас ни малейшего желания назначать свидания Кэрол или кому-либо еще. Подождет, и остальные тоже подождут. Утром Каррен сообщил, что завтра или послезавтра ему снимут гипс. И не только снимут гипс, добавил, он, но не дадут костыли. Надо привыкать ходить без повязки и с тростью. Лэндерса охватил неописуемый панический ужас. Что, если он упадет, подвернет ногу? Тогда, конечно, Кэрол Файербоу и три ее вдовицы посочувствуют ему. До чего любит она это словечко — «посочувствовать». Если Кэрол и вдовицам он так уж нужен — пусть подождут, черт побери! Может, он как-нибудь и проведет с ней вечерок, а может, и нет.

Церемония вручения наград состоялась через неделю после того, как Лэндерсу сняли гипс. Хотя процедуры делали свое дело, он отнюдь не был уверен, что сумеет сам дойти до плаца и получить положенное «Пурпурное сердце». Но он дошел и выстоял под солнцем в строю, хотя ныла нога нестерпимо. А когда ему вручили еще и «Бронзовую звезду», он перестал что-либо соображать. Одно он знал в точности — что звезды не заслуживает. И разговора быть не может. Сколько есть других, более достойных.

Когда через пару дней Каррен предложил ему отпуск на десять суток, Лэндерс немедленно согласился, хотя из-за ноги стоило бы повременить: он не мог больше думать о Кэрол Файербоу.

Добираться до Импириама железной дорогой было неудобно: в город вели всего две ветки, да еще на пути несколько пересадок. И все-таки Лэндерс выбрал поезд. При одной мысли, что иначе надо тащиться на автобусе, в тесноте, не повернешься, и часами негде размять ноги, а проклятая лодыжка продолжала беспокоить, ему становилось не по себе.

В поезде, однако, получилось не лучше. Не успели они тронуться, как в вагоне, где ехал Лэндерс, началось буйное веселье, и он сидел не двигаясь, раздраженный и злой, на одном месте. Вагон был сидячий, в спальный билеты надо было заказывать заранее, да ему и не хотелось тратиться. Он даже не знал, есть ли в составе «пульманы», и он не пошел в вагон — ресторан, чтобы не перебираться по ходящим ходуном переходным площадкам между вагонами. Уж если в его вагоне было полно подвыпивших военнослужащих, то можно представить, что творилось в вагоне — ресторане.

Солдатня растеклась по всему вагону. Кому не хватило места, сидели на корточках, а то и прямо на полу. Из рук в руки переходили пол — литровые бутылки. Две компании в разных концах вагона нестройно затянули песни, каждая свою. Женщины натянуто улыбались.

К Лэндерсу подвалил полупьяный сержант в форме ВВС из шумной группы, расположившейся посередине вагона, и поинтересовался, почему он не желает присоединиться к ним.

— Ранило меня, в ногу, — сказал Лэндерс, показывая трость, — Мне ходить трудно, вот почему.

— Какого черта? — обиделся сержант. — Нас на фронт отправляют, могут кокнуть там. Пойдем примем!

— Ну а я с фронта. И как видишь, не кокнули. Хромай отсюда! — В нем снова закипели знакомая смертельная обида и безрассудная злость.

Сержант язвительно усмехнулся.

— С фронта, говоришь? Ранило? А ты не заливаешь, приятель?

— Нет, не заливаю.

— Эй, ребята! — крикнул сержант своим. — Тут один тип утверждает, что его ранило на фронте. А где же тогда «Пурпурное сердце», а?

Лэндерс медленно перехватил трость пониже, под изогнутую рукоятку, чтобы ткнуть сержанта или огреть его как следует.

— В заднице, вот где. Желаешь посмотреть? — угрожающе выдавил Лэндерс, глядя сержанту прямо в глаза.

Он не знал и не хотел знать, почему он так завелся. Для него это явилось такой же неожиданностью, как и для огорошенного сержанта. На лице у Лэндерса появилась убийственная, зверская ухмылка, такая же, какая бывала у Уинча, хотя он, конечно, не знал этого. Глаза у сержанта расширились от изумления, хмель как рукой сняло.

— Да нет уж, спасибо, обойдусь как-нибудь.

Встретив такой отпор, он говорил примирительно, стараясь обратить все в шутку. Ко Лэндерса уже понесло.