И как тут было не пить! Вечером, когда он, наконец, улизнул из отчего дома, большого особняка на Западной главной улице, и проковылял два квартала до клуба «У сохатых», каждый из посетителей счел своим долгом поднести ему стаканчик — «за возвращение». Сначала Лэндерс принимал предложения, так сказать, через одного, однако кончилось тем, что он не обидел никого. Куда бы он ни заглянул в городе, все наперебой принимались угощать его. Обход начинался, как правило, в середине дня — в зависимости от того, как рано ему удавалось подняться, — в какой-нибудь бильярдной или баре на площади и продолжался до поздней ночи. От «Сохатых» Лэндерс, ковыляя, добирался сам, из «Загородного клуба» его кто-нибудь подбрасывал на машине, и он заваливался в постель и спал без просыпу до полудня. Каждый раз у него возникала смутная догадка, что его почему-то побаиваются, но он был уже настолько пьян к этому времени, что ничего не соображал. С отцом и матерью он виделся урывками. Сестра так и не приехала.
Однажды Лэндерса попросили выступить с речью на прощальном обеде для очередной партии новобранцев, который отцы города устраивали по обыкновению в гриль-зале «У сохатых». Душой затеи, как всегда, был секретарь местной торговой палаты, он же репортер городской газеты. Его-то и осенила блестящая мысль пригласить Лэндерса. Бедняга не мог и предположить, во что выльется его затея, хотя давно славился тем, что то и дело попадал впросак. В тот вечер секретарь подсел к Лэндерсу, одиноко сидевшему за виски в гриль-баре, и, помолчав, высказался в том духе, что Лэндерс, конечно, не откажется сказать несколько слов уходящим в армию. Он объяснил, что перед ними выступит сначала священник, он будет говорить о религиозном долге, потом директор средней школы произнесет речь о долге перед обществом, а тренер городской футбольной команды — о патриотическом долге. Вот он и подумал: хорошо, если бы фронтовик Лэндерс сказал несколько слов о воинском долге. «Замечательная идея», — подтвердил Лэндерс.
Он разглядывал новобранцев, постепенно заполнявших зал. Их было человек двадцать. Некоторых Лэндерс знал по школе. За исключением одного — единственного молодого человека, все это были сыновья мелких фермеров или фабричных рабочих, которые по бедности не принадлежали к клубной публике и вообще вряд ли бывали в каком-либо клубе, если только не играли за училище или за колледж в футбол или баскет. Они были подавлены роскошью клуба, и это тоже будило гражданские чувства в Лэндерсе. Он кивнул секретарю.
Пока новобранцы поглощали даровой обед, Лэндерс пил и мысленно готовил речь о воинском долге.
Лэндерс выступал за тренером. Секретарь предварил его выступление восторженным словом о герое войны сержанте Лэндерсе, кавалере «Бронзовой звезды» и «Пурпурного сердца», из скромности не надевшем заслуженные награды. Поднявшись на небольшое возвышение для оркестра, Лэндерс покрепче ухватился за микрофон, чтобы не вздумали помешать, и решил быть покороче. Он начал с заявления, что с интересом выслушал предыдущих ораторов, хотя и не убежден, насколько то, о чем говорили уважаемые джентльмены, подходит солдату на войне.
— В бою не очень-то думаешь о боге, о четырех свободах или о любви к отечеству, — говорил он, широко улыбаясь. — Верно, многие молятся, многие. Но это не то же самое, что исполнение религиозного долга. Одно скажу: тот, кто утверждает, будто в окопах не бывает неверующих, неправ. Под огнем больше всего думаешь, как бы выбраться оттуда и как прикончить того, кто против тебя, прежде чем он прикончит тебя самого.
Лэндерс заметил, как прямо перед ним беспокойно заерзал на стуле секретарь и изумленно заморгал глазами за толстыми стеклами очков. Лэндерс улыбнулся ему.
— Меня попросили сказать о воинском долге, — продолжал он в самый микрофон, разносивший его голос громче и дальше, чем он предполагал. — Так вот, могу вас заверить, что первейший долг солдата — это остаться в живых. — Лэндерс чувствовал, что расходится, — Мертвый солдат никому не нужен, это первое. Второе: если тебя ранило, вместе с тобой из строя выбывают еще двое или трое, те, которые помогают тебе. Поэтому с теоретической точки зрения лучше тяжело ранить человека, чем убить его. И еще. По правде говоря, я не смею утверждать, что вы идете сражаться за свободу, за бога и за родину, как говорили уважаемые джентльмены передо мной. Ни о чем таком в бою не думаешь. Вы будете драться за себя, за собственную жизнь. Вот что надо знать. Вот за что стоит драться. И помните, лучше покалечить человека, чем прикончить его. Да, лучше так — если, конечно, у вас будет выбор, в чем я лично сомневаюсь. Удачи вам, друзья, да благословит вас бог!
Едва он успел закончить, как секретарь торопливо перехватил микрофон.
— Ну а теперь, молодежь, к бару, там для вас кое-что приготовлено.