Только море

Спустя месяца два вся премудрость корабельной жизни, которая шлифовалась поколениями, незаметно и просто вошла в Зорина, стала его вторым «я». Он уже довольно резво размахивал сигнальными флажками, знал морзянку и мог запросто перевести градусы в румбы и наоборот. И только мнение об офицерской службе не менялось. Правда, Брагин не был белоручкой, как пока-залось Юрию впачале. Когда в одном из походов испортился сигнальный прожектор, именно командир боевой части, сбросив свою ослепительно чистую рубашку, вторгся в его внутренности и, пачкая руки, обрастая ссадинами, починил прожектор в довольно короткий срок. После этого все сигнальщики стали увереннее разбираться в устройстве механизма: Брагин, ремонтируя, подробно объяснил устройство прожектора и причины неисправности. Он частенько заглядывал и в кубрик, беседовал с подчиненными. И матросы, если у кого случались неурядицы, шли к командиру боевой части. Знали: он поможет. Юрий незаметно для себя стал тоже испытывать уважение к офицеру, и, может быть, это чувство углубилось бы, если б не одно событие.

Как-то, проходя по шкафуту, Брагин сказал Зорину:

— Сходите на сигнальный мостик, наведите порядок. Мусорок появился.

— Есть, — ответил Юрий и пошел выполнять приказание. Но по пути зашел на бак, покурил, посмотрел на оживленный рейд, перекинулся несколькими фразами с товарищами и… забыл о полученном приказании. Вечером его вызвал командир боевой части. Юрий не узнал офицера. Его белесые, казавшиеся такими не мужскими брови сошлись на переносице в строгую линию. Глаза, прежде отсвечивающие голубизной, потемнели.

— Почему вы не выполнили приказания?

Разговор был крутым. Зорин получил взыскание и, пройдя в кубрик, швырнул в угол бескозырку:

— Придирается по пустякам…

Он ожидал поддержки со стороны товарищей, цр произошло что-то другое, совершенно непонятное Юрию. Сначала в кубрике нависла напряженная тишина. Затем, сжимая кулаки, подошел Юлдашев и выкрикнул Юрию в лицо:

— Болтаешь языком, как шваброй!

— Ты что, белены объелся? — удивился Юрий.

— Сам ты, понимаешь, белены объелся. Не соображаешь, что говоришь…

Погодя Юрий спросил у одного из товарищей:

— Что это Юлдашев вскипятился?

— Не прав ты, — неохотно пояснил матрос. — Если хочешь знать, у Юлдашева ни отца, ни матери нет. Беспризорником рос. До призыва имел приводы в милицию за хулиганство. Брагин из него, можно сказать, человека сделал. Воспитывал. Недавно Юлдашева в комсомол приняли…

Вечером Зорин долго сидел на сигнальном мостике. Через белесые облака раскаленным пятаком просвечивал лунный диск. С надрывом, как от непосильной ноши, гудели буксиры. С берега, из парка, доносилась танцевальная музыка.

«Может быть, с Юлдашевым матросы по-своему правы, — думал Юрий. — Но для меня-то Брагин что хорошего сделал? Вот сейчас на берегу фокстроты крутят, а я не уволен по его милости. — И тотчас же останавливал себя: — А Юлдашев считает его чуть ли не отцом родным… Конечно, не без основания…»

Это чувство недоумения и задетого самолюбия не оставляло Юрия и на следующий день, и потом, позже. А время текло, как и прежде, разграфленное сеткой железного корабельного распорядка.

Однажды на занятиях по морской подготовке Зорин попал на шестерку, которой управлял капитан-лейтенант Брагин. Отошли от борта, поставили рангоут, подняли паруса и, подгоняемые свежим ветром, понеслись вдоль изъеденного бухтами и бухточками берега. Было прекрасно! Юрий смотрел на зеленую воду, стремительно проносившуюся вдоль шлюпки, и представлял себя в других широтах, на других меридианах.

«Да, конечно, море можно любить и ненавидеть, но жить без него трудно, нельзя». Так Юрий думал и раньше, но сейчас понял, что эта мысль стала ему совсем близкой.

— К повороту! — скомандовал Брагин. — Поворот через фордевинд!

Потом он подал другую команду:

— Фок к мачте!

Юрий оторвал взгляд от воды, схватился за фок-шкот и тут, цепенея от страха, заметил, что шкот захлестнуло. Захлестнуло по его вине: для облегчения он обмотал шкот вокруг утки, и вот теперь он намертво удерживал парус. Трясущимися руками Юрий пытался развязать узел, но безуспешно. А шлюпку уже рвало ветром, неудержимо клонило к воде. Мелькнули лихорадочные мысли: «Поворот через фордевинд самый опасный. Чуть зазеваешься— перевернет». Крен становился больше и больше. Мачты, казалось, уже цеплялись за верхушки волн. В глазах мелькнула береговая черта, которая виднелась снизу, перекошенные лица товарищей, гребешки волн и свои руки. А эатем Юрий увидел еще одни руки: крепкие, ловкие, мужские. Одно неуловимое, точное движение — и освободившийся фок-шкот затрепетал на ветру.

— А теперь фок к мачте, — сказал капитан-лейтенант Юрию и возвратился на свое командирское место у румпеля. Шлюпка выровнялась. Через мгновение она легла на новый галс, и тотчас ветер ударил в паруса, за кормой весело зашуршала вода, брызнуло в глаза солнце, которое на время было заслонено поднявшимся бортом.