Только хорошие умирают молодыми

— Тьфу на тебя, — уже спокойнее сказал Тайлаков. — С крысами мне делиться жалко. А насчет Города — да, я пессимист, Олег. Я думаю, что мы, как бы глупо это ни звучало, последний островок цивилизации. Последний бастион человечества и все такое прочее. Это, наверное, означает какую-нибудь ответственность, но ответственность может быть только перед кем-то другим. Я поэтому и сказал: жаль, что нам некому передать эстафету, кроме крыс. Так что остается отвечать только перед самим собой. Или — да, рожать детей, и отвечать придется перед ними, и если мы где-нибудь ошибемся, то другого шанса у нас уже не будет. Не хочу я такойответственности.

Тайлаков опять откинул занавеску, прижался лбом к холодному стеклу и ненадолго замолчал.

— Знаешь что? — вдруг сказал он таким тоном, словно собирался сделать некое признание.

— Ну?

— Больше всего в нашем новом мире мне не нравится совсем не то, что мы получаем продукты по карточкам и воюем с крысами ростом с человека. Это все мелочи, честно говоря, к этому я привык очень быстро. Но что меня напрягает больше всего — так это то, что женщины перестали носить юбки.

— Так зима, — удивленно сообщил ему снайпер. — Холодно, вот они…

— Да они и не только зимой, — с непонятной досадой перебил его собеседник. — Зимой и летом, осенью и весной они в брюках. Как на войне.

— Да мы и на самом деле на войне. Забыл ты, что ли?

— Да помолчи ты, — со злостью бросил Сережка. — Дай договорить. Мы, конечно, на войне, кто бы сомневался. Если идет война, где еще быть мужикам-то? Но почему они тоже на войне? У меня ощущение какое-то странное. Как будто не хватает мне чего-то, чтобы их защитить. Не просто защитить от врага, а сделать так, чтобы они этого врага вовсе не замечали, чтобы не знали о том, что он есть. Чтобы не было у наших женщин, от первой красавицы города до дурнушки последней, от сопливой девчонки до бабы в возрасте, необходимости в этом участвовать, понимаешь?

Он вдруг рассмеялся. Правда, сначала смех вышел хриплым и злым. Но мгновением позже Сережка прокашлялся и улыбнулся уже мягче.

— Ты же знаешь, что делают русские люди, когда перед ними встают неразрешимые мировоззренческие проблемы? — с любопытством спросил он.

— Естественно, — в тон ему откликнулся Музыкант. — Пьют.

— Точно, — согласился Тайлаков. — Давай и мы с тобой пить будем. Разве ты не за этим пришел? Не по стопке за встречу, а надраться так, чтобы небу тошно стало.

Уж скорее нам с тобой, дружище, тошно станет, чем небу. Небо — оно терпеливое… Я не могу грузить его своими проблемами, подумал Олег. У него своя тяжесть на душе, зачем ему лишние проблемы? Нам нередко кажется, что все вокруг существуют только для того, чтобы быть для нас подпоркой, что нужны они только в тот момент, когда в них возникает настоящая необходимость, и по первому нашему свистку каждый обязан примчаться на помощь. Но стоит прислушаться, и оказывается, что люди, которые тебя окружают, тоже живые, не картинки, не говорящие функции, но такие же, как ты, и им тоже чего-то от тебя надо. Может быть, даже каждый из них в душе тоже надеется, что ты по первому зову сделаешь то, что ему нужно. Мы все зависим друг от друга, как бы ни пытались загнать эту очевидную мысль так глубоко, чтобы она перестала ворочаться, царапать, доставляя неудобство. Ты до последнего держишься — ведь ты мужчина, и окружающий мир год за годом, десятилетие за десятилетием вбивает в тебя мысль: ты — стержень и опора, ты не имеешь права быть слабым, потому что иначе рухнет все. Но однажды слабость оказывается сильнее, и ты приходишь за поддержкой. Ты не умеешь ее просить, ты молчишь, многозначительно хмыкаешь, а если решаешься заговорить — говоришь только намеками, отчаянно, до последнего надеясь, что тот, к кому ты пришел, сам все поймет, сам догадается, поставит диагноз, выпишет рецепт и проведет лечение.

И в тот момент, когда тебе нужно с кем-то поговорить начистоту, вдруг выясняется, что твоему визави требуется то же самое. Для тебя это — важная необходимость, а для него — вопрос жизни и смерти: ведь вас окружал один и тот же мир, он старательно лепил вас обоих по одному образу и подобию, а в итоге — трудности у вас одни и те же, одни и те же заботы, одна и та же боль и одно и то же неумение с ней бороться. Только терпеть — до последнего, взводя пружину так туго, что вот-вот — и лопнет, хлестнет, разворачиваясь, и по вас, и по тем, кто рядом.

Избавиться от этого раз и навсегда можно, только умерев. Но так как самоубийство конечно же не выход, можно позволить себе небольшую иллюзию суицида — надраться в стельку, насильно выключив мозг, чтобы ни одна паршивая мысль не проскреблась сквозь пьяный туман.

Я уже думал сегодня о нирване, кажется. Итак, пусть будет нирвана, хотя бы на время.

— Наливай, — скомандовал Олег.

И Сережка налил.

И они выпили.

И закусили.

И налили вновь.

И все понеслось по накатанной.