Токийский Зодиак

И я стал рассказывать о том, что мне удалось сделать: о повторном визите к Сато-сан, дочери Ясукавы, рассказавшей мне о Сюсай Ёсиде, о поездке в Карасума для встречи с Ёсидой, о вчерашней поездке в Мэйдзи-мура, где я повстречался с Хатиро Умэдой, которого Тамио Ясукава принял за Хэйкити, и видел куклу, о которой мне рассказал Ёсида.

Пока я говорил, Митараи лежал на скамье лицом кверху и смотрел в небо отсутствующим взглядом, в котором не было ни малейшего интереса. Разве это нормально? Или дело в другом? Митараи сдался, решил все бросить? Было от чего прийти в отчаяние.

Митараи вроде успокоился. Я решил оставить его и отправиться к Ёсиде. Надежды, что этот ход сработает, не было, но что оставалось делать? Что-то да получится. Сегодня же последний день, разве мог я тратить его на пустые разговоры со спятившим человеком?

Неожиданно этот спятивший принял на скамье сидячее положение и проговорил сонным голосом:

– Скоро откроется Някуодзи…

– Някуодзи? Что это? Храм?

– Храм… нет, я не это имел в виду! Вон.

Я перевел взгляд туда, куда указывал палец Митараи, и увидел между деревьями верхушку башенки с часами, выстроенной в европейском стиле.

Тропа философа пролегала по насыпи вдоль русла неглубокой речушки. Насыпь была очень высокая, и все постройки в округе стояли на четыре-пять метров ниже тропы. К башенке с часами надо было спускаться по каменным ступенькам.

– Что там? Кафешка?

– Ага! Мне нужно выпить чего-нибудь теплого.

Я ничего не имел против. Мы поднялись со скамьи и стали спускаться по ступенькам.

Башенка стояла напротив дома, принадлежавшего известному артисту, который выделил под нее часть собственного сада. Одна из стен башенки была застеклена, и, присев внутри постройки, можно было смотреть на сад с каменным колодцем в испанском стиле и несколькими статуями. Лучи утреннего солнца освещали наш столик. Мы оказались единственными посетителями этого очень уютного заведения.

– Приятное местечко, – проговорил я, наслаждаясь спокойствием и заказанным кофе.

– Угу, – рассеянно буркнул Митараи, еще не вышедший из транса.

– Я думаю сейчас поехать к Сюсай Ёсиде. Тому самому. Я тебе о нем рассказывал. Ты как? Может, вместе?

– М-м… Может, и правда… – протянул Митараи после затяжного раздумья.

– Тогда поехали, времени-то нет! Сегодня мы должны определиться – либо черное, либо белое.

Я быстро допил кофе и решительно поднялся, схватив со стола счет. Солнце, проникавшее в помещение через большое стекло, вдруг в одну минуту застлали облака. Я даже ахнул от неожиданности. Только что небо было ясное… Видно, погода портится, подумал я.

Митараи не спеша вышел из кафе первым. Я достал кошелек, чтобы расплатиться, но мелких денег там не оказалось, одни десятитысячные[64]. Кафе только что открылось, и сдачи у официанта не было. Он удалился куда-то разменять деньги, и мне пришлось его ждать.

Я быстро сгреб сдачу – девять бумажек по тысяче и, складывая их по порядку по старой привычке, стал подниматься по каменной лестнице на Тропу философа. Одна из купюр оказалась склеена посредине скотчем. Склейка проходила через правую щеку Хиробуми Ито[65].

Митараи сидел на той же скамье. Неведомо откуда рядом с ним объявился тот же самый пес. Похоже, собаки его любили, считали своим, что ли… Надо ехать в Карасума, сказал я и, подталкивая вперед Митараи, зашагал по Тропе философа. Предстоял последний бой. Внутри у меня все горело.

Запихивая деньги в кошелек, я показал Митараи склеенную тысячу:

– Смотри, какую бумажку мне дали.

– Ого! Матовый скотч? Нет, – заметил Митараи. – Обычный. Тогда всё в порядке.

– Что – в порядке?

– С помощью матового скотча можно подделать десятку. С тысячной не получится, а десятку можно.

– А почему именно матовый?

– Потому что… Так просто не объяснишь. Были бы карандаш да бумага – другое дело. Ну это не совсем фальшивые деньги… Что-то вроде мошенничества… наверное…

Речь Митараи снова стала сбивчивой. Он глотал окончания слов. С ним иногда случалось такое. Симптом депрессии.

«Ну давай же, давай!» – подгонял я про себя Митараи, но, взглянув на него, почувствовал, как у меня по спине пробежал холодок. Никогда прежде я не видел у него такого лица. Налитые кровью глаза вдруг выпучились, излучая безумную энергию. Рот, напротив, был безвольно открыт.

На мгновение я совершенно растерялся, ничего не понимая. Меня охватило отчаяние. Митараи крепко, до дрожи в пальцах, сжал кулаки, протянул руки вперед и завыл во все горло:

– У-у-у!!!

Проходившая мимо пара застыла на месте и обернулась на нас. Собака тоже вопросительно взглянула на Митараи.

Я слышал от моего друга жалобы и ропот бессчетное число раз, но до этого момента он никогда не давал мне повода сомневаться в его высочайших умственных способностях. Я уважал его за скрупулезность и точность. И эти же качества привели его к катастрофе. С отчаянием и грустью я наблюдал за тем, как мой лучший друг погружается в пучину безумия, как умирает его мозг.