То было давно…

– Как же, боятся все. Все верят, прямо как живой. С ним жизнь в лесу куда легче стала.

– А вот прохожие шли, говорили: это жених сидит, гостит у лесничего.

– Да, правда, – подтвердила жена лесничего, смеясь. – И я слышала.

– Я становихой была бы… Вот он всё дело испортил. Студент, потому…

И Мария Ивановна, смеясь, выбежала из комнаты. Студент Рогожин встал и тоже вышел за ней.

– Поверил, чудак, – сказал лесничий.

Вскоре вошла Мария Ивановна, за нею студент. Мария Ивановна подошла к столу.

– Что же вы ничего не кушаете? – сказала она мне, взяла кусок пирога, дала моей собаке и, наклонясь, поцеловала ей голову. Лицо ее было серьезно. Она посмотрела влажными глазами и сказала мне:

– Судьба…

И вышла снова. Студент за нею.

Странно, но как будто что-то прекрасное улетало куда-то далеко, далеко…

Гости уезжали, говорили: «До завтра, прощайте, до свиданья». Проводив гостей от ворот, Маша и семья пошли в дом. А я устроил фонарь, осветил холст и начал писать дом лесничего, а за ним темный лес. Сбоку, у края леса, выглядывал месяц.

Тихо кругом. Вижу, идет Герасим. На нем висят убитые гуси.

Зимняя сказка

Не спится.

В окно видна темная ночь. Вдали на башне чужого города пробили часы, медленно и тоскливо.

И вспоминает душа, что далеко-далеко, там, в ночи, спят леса, долины. Печально, бедно… Вспоминается деревня под снегом, угрюмо, безотрадно. Снега, снега…

Едешь дорогой, сыплет метель. Кутаешься в шубу, думаешь: не замерзнуть бы. Кругом снежная мгла…

– Что ж, – говорю возчику, – переехали реку-то али нет?

– Явный фахт, – отвечает возчик Батранов, – знать, переехали.

– Но постой, – говорю, – какой явный факт? Значит, ты не знаешь.

– «Не знаешь»? А кто знает-то? Видишь чего, метет пурга. Естолько не видать. Она-то знает, грех неровный, привезет… – сказал он про лошадь.

Останавливается. Бросает вожжи. Слезает. Идет смотреть впереди лошади дорогу, пропадает в темноте. Возвращается, опять садится, поворачивает лошадь назад. Слышно: «Ну, ну, грех неровный, трогай, не бось».

– Батранов, – говорю, – три часа едем, что же, не заплутать бы?

– Ничего… Я сам вижу, что долго. Мне бы у оврага-то свернуть, да на Некрасиху. Я покороче вздумал – чистяком, а вот что…

– Смотри, Батранов, Новошутино бы не взять, там уж никуда не доедешь… Куда же ты повернул опять? – беспокоюсь я.

– Да глядел я, заметно, Лисеич, что болото, значит, на Алексея Захарыча надоть. Ежели на него выйдет – погреемся.

– А говорил – довезет грех неровный.

– Не бось, Лисеич, не замерзнем, стужи нет большой, чертоводит маненько. Ничего… А вот и лес, правильно.

Лошадь стала.

Перед нами – лес, большие ели, метель повернула вбок. Батранов вылез опять, пошел вперед и кричит мне:

– Знать, казенник, чаща – не проехать!

Опять сворачивает назад. Становится как-то одиноко, жутко. Батранов говорит:

– Вот что, Лисеич, – водит…

– Как же быть? – спрашиваю я.

Батранов хлестнул лошадь и крикнул: «Свят, свят, рассыпься, сила вражья!»

Лошадь побежала рысцой и повернула влево. Внизу, вдали, блеснул огонек.

– Мать честная! – крикнул Батранов. – Ведь это круча. К Егору попали. Это ведь что, – возчик рассмеялся. – Егор – явный фахт. Постой, я поведу лошадь.

Он опять вылез и, взяв под уздцы лошадь, повел ее круто под гору.

Егор Васильевич – ученый лесник казенного леса. Огонек приближался, ясно показался дом лесничего. За частоколом лаяла собака.

Подъехали к воротам, вылезли, ноги у меня застыли. Стучим в калитку.

– Кто такой, чего надо? – спрашивает за воротами грубый голос.

– Отворяй, свои, – кричит Батранов. – Заплутали, Лисеич приехал…

Слышу голос Маши – сестры лесничего:

– Кто там?

– Маша! – кричу. – Послушайте, не бойтесь – это я.

– Кто – вы-то?

– Константин Алексеевич!

– Да неужели? В такую ночь!.. Как это вы?

– Сейчас, – доносится со двора.

Мы дожидаемся. Слышно, подходит человек, отворяет засов и, хрипло смеясь, говорит:

– Вот вы. Эка что, Ярлычева-то нету, в город уехал.

Отворяются ворота, Батранов въезжает. Иду в крыльцо. Собака прыгает, ласкается.

– Шарик, – говорю, – здравствуй, Шарик.

Собака, узнав, сует мне в руку холодный нос.

Накинув шубейку, встречает сестра лесничего, Маша. В доме тепло.

– Заплутали, значит? – говорит Маша. – А на праздник вспоминали вас, братец писать хотел вам: «Приезжайте, волки к воротам подходили». Самовар поставим, озябли, поди.

Маша и мать ее, Дарья Петровна, хлопотали, ставили на стол варенье, пирог, маковые лепешки, ветчину, водочку в бутылке, чтоб погреться. Маша наливала чай.

Я заметил, что Маша изменилась. Лицо у нее стало бледное, грустные глаза.

Маша вышла в коридор за сливками.

– Вот, – сказала мне Дарья Петровна, мать Маши, – помните студента, – замуж Маша вышла, помните? Вот вернулась к нам…

– Что так? – спросил я.

– Нехорошо… – ответила мать, – краснобай, пустой человек. Маша намучилась и ушла.

Я взглянул на Машу, когда она вернулась. В лице ее была печаль, какие-то будни.

После чая возчик Батранов пошел спать в кухню.

Маша принесла простыню на сено, принесла подушки, и я лег в большой горнице на полу. Устал и заснул.

Ночью слышу голос Маши:

– Встаньте, поглядите в окно – волки…