Тьма

Смущали Ивана и события, приключившиеся с инициатором порки, городским головой Костей Тимохиным. Объяснения поспешному бегству Тимохина вместе с семьей среди ночи из собственного дома не находилось. И уж вовсе непонятным оказалось самоназначение на должность главы города жены майора Плацекина. На первый взгляд, по нынешним временам, в этом не было ничего удивительного, однако поспешность, с которой Людмила Сергеевна заняла кресло руководителя, а также ее родственная связь со сторонниками джинсового Шурика наводили на размышления. Иван знал, что Людмила Сергеевна констатировала факт смерти Толика Картошкина, догадывался он и о дальнейших ее действиях, которые пришлось реконструировать, основываясь на результатах разговора с майором. Плацекин о своем присоединении к сторонникам джинсового высказывался уж очень невнятно, однако Ивану удалось установить: на репрессии против Шурика его подтолкнула жена. Почему, зачем? Об этом Плацекин толком ничего не сообщил.

Вообще, впечатление создавалось такое, словно незримый кукловод дергает за ниточки, которые, в свою очередь, приводят в движение все остальное действо. И еще один момент вызывал недоумение Ивана. Истязание Шурика… Если он – чудотворец, то как подобное допустил? Ведь его чуть не убили. Следовать точке зрения мамаши? Допустим, порка нужна была для привлечения сторонников. Мол, разжалобится народ, посочувствует, глядишь, перейдет под его знамена. Но для чего это Шурику нужно? Он же не ставит своей целью захват власти в городке. Но тогда чего он добивается? А если вообще ничего? Просто события сами собой сложились подобным образом. И никто не дергает никаких ниточек. А как объяснить явление мертвого дитяти? Сплошной туман!

Нужно ждать возможности поговорить с самим Шуриком.

И такая возможность представилась.

На второй день пребывания в доме Картошкиных в качестве больного страдалец попросил, чтобы ему помогли выйти на улицу. Поддерживаемого с двух сторон Толиком и мамашей, Шурика вывели во двор и усадили на скамейку возле порога. С полчаса джинсовый малый грелся на июльском солнышке, как вдруг во дворе возник Иван с пластиковой сумкой в руке. Он принес продукты для больного: два пакета фруктового сока, апельсины, кекс, курицу.

Шурик приветливо поздоровался с Казанджием за руку, но чувствовалось: он еще очень болен. После того как Иван, разгрузившись, вновь вышел во двор, Шурик указал ему на место рядом с собой.

– Садись, историк. Пишешь?

– Пишу, – отозвался Иван.

– О чем же?

– Стараюсь с максимальной достоверностью восстановить развитие событий.

– Так-так. Развитие событий, значит… И с чего же ты начал?

– Естественно, с твоего появления в Верхнеоральске. Это когда ты очутился в скверике.

– А… Да. С близнецами-алкашами… И Картошкин неожиданно отдал Богу душу. Вернее, еще не отдал, а как бы на некоторое время преставился. Потом пришлось его оживлять. Но если бы не оживил, как в меня бы уверовали? Вот и приходится совершать разные трюки.

– Трюки?

– Это я так, к слову… – Шурик хмыкнул. – Не трюки, конечно, а как бы выразиться поделикатнее…

– Чудеса, – подсказал Казанджий.

– Какие чудеса! Нет, брат, до настоящих чудес еще далеко. Да и не ставлю я перед собой подобной цели. Я не фокусник…

– А кто же ты?

– Увы. Я и сам не знаю.

– То есть как не знаешь?

– Представь себе. Кто я и откуда взялся – не ведаю. Я даже имени своего настоящего не помню. Шурик и Шурик. Не уверен, что оно подлинное. Так обозвали меня в сумасшедшем доме.

– Да как же подобное может быть?!

– А вот послушай…