Тьма египетская

Это была вторая фиванская привилегия. Первой, ещё за несколько лет до походов Яхмоса своею хитростью, волей и терпением добился верховный жрец Аменемхет. Заключалась она в том, что ни начальник гарнизона и никто из высших офицеров гиксосов не имели сердечного друга во дворце номарха. Был один такой момент, когда верховный жрец рискнул всем и воспользовался внезапной кончиной сорокалетнего кретина, сидевшего на троне фиванского правителя и бывшего сожителем одного из гарнизонных сотников. Авторитетом чудодейственного Амона и с помощью громадной народной толпы, возбуждённой специально подгаданными храмовыми чудесами, он возвёл на престол не княжеского сына, уже предусмотрительно поражённого гиксосской заразой, а его племянника Камоса. Обиженный сын номарха почти сразу же скончался от непонятной горячки, даже не успев пожаловаться отдалённому царю. И Аварис, лишённый на время своих привычных возможностей, принуждён был смириться с правлением племянника, тем более что в столице были наслышаны о его хрупком здоровье и почитали фигурой временной. Очень быстро выяснилось, что воля Камоса в полном управлении у верховного жреца Амона-Ра, но исправить уже сложившееся положение можно было теперь только путём применения большой военной силы. Апоп не стал этого делать. Риск верховного жреца оправдался.

Нынешний фиванский порядок был теперь таков: Камос болел, Яхмос маршировал, Аменемхет правил.

Утро прибытия — праздник золота, синевы и прозрачности. В тот момент, когда ладья Ра показалась, сияя, на просторах небесного Нила, ладья Аменемхета как раз приближалась к длинной, мощённой камнем городской пристани. Верховный жрец неподвижно стоял на носу, подобно настоящему изваянию бога, как бы объединяя в своей величественной фигуре смысл двух плаваний — земного и небесного. Вид обширного града радовал немигающее око, гордая, затаённая мысль невидимо билась в самом египетском сердце на берегах великой реки. Большие и маленькие кубики и параллелепипеды домов бедных и богатых, сдвоенные пилоны храмов, повсюду пятна густой садовой зелени, растопыренные пальмовые пятерни над белыми заборами. И так до самого горизонта, где в сухом тумане брезжила ломаная линия горной ограды, отделяющей мир долины от мира восточной пустыни.

Паруса судов были убраны — воздух был неподвижен, как прозрачная пирамида, зато обливались потом гребцы в деревянной скорлупе судов, буксирующих ладью. Набережная даже в этот ранний час была не пуста. Торговцы, нищие, портовые писцы во множестве толклись на каменной ладони. Они давно уже приметили приближающуюся эскадру. Часть возбуждённо сгрудилась у места обычной швартовки знаменитого корабля, другая ринулась в город, оповещая и важных, и всяких о вот-вот грядущем событии — возвращении в город ладьи Амона-Ра. Так что когда с буксира, первым прислонившегося к камню пристани, спрыгнули на берег специальные глашатаи Аменемхета, в их усилиях уже не было нужды. Город кипел встречей. Из всех улиц, выходящих прямо к пристани, вытекали ручейки коричневых двуногих муравьёв. Где-то уже зародилось глуховатое биение барабана, перекликались писклявые негритянские дудки. Египтянину, особенно городскому, особенно фиванцу, только дай повод попраздновать.

Са-Ра озабоченно теребил своё некрасивое ухо, прикидывая, как ему расставить своих людей, дабы его святейшество без каких-либо шероховатостей проследовал в пределы храма.

Среди встречающих не было ни одного из правящих братьев.

Камос в это самое утро бился в лихорадочном припадке в самом затенённом покое своего дворца. Его трясло, любой, самый слабый свет мучительно разъедал ему глаза и всё время хотелось пить. Выпитое тут же исходило пóтом, и слуги едва успевали менять простыни на его ложе. Такие приступы случались два или три раза в месяц. В прочие дни номарх был вял, равнодушен к жизни и едва мог вникнуть в дела своего удела. Недугу этому было не менее трёх лет, и постиг он Камоса почти сразу же после его вступления на фиванский престол. Призванные отовсюду лекари, даже из Авариса, принуждены были отступиться — их лекарства не помогли Камосу. Только специальные снадобья, освящённые молитвою в храме Амона, давали правителю некоторое и временное облегчение. И без того преданный всем сердцем верховному городскому божеству, номарх теперь оказался в полнейшей от него власти. Поэтому советы Аменемхета без труда входили в его сердце, тогда как скептические и грубые речи младшего брата лишь пугали.