Тьма египетская

Процессия знатных фиванцев и жрецов замедлила своё движение, повернула чуть влево, осторожно забираясь на пологий, едва заметный холм, дававший, тем не менее, возможность со своей лысины хорошо разглядеть всю картину происходящего.

Две гиксосские шеренги стояли грязно-серой безмолвной стеной в каких-нибудь двух сотнях шагов перед быстро установившимся внутри себя, ловко разобравшимся строем египетского полка. Легко было понять, что лобовая конная атака будет встречена горизонтальным дождём стрел и копейной стеной.

И брат начальника гарнизона, и другие офицеры видели, что позиция для атаки у них неудачная, что враг построился грамотно и вред от его действий будет огромный. И, главное, враг был совсем не тот, на которого гиксосские офицеры привыкли рассчитывать. Он не разбегался при виде изготовившейся конницы. Никакой не было гарантии, что вид конницы скачущей подействует на египтян сильнее.

Установилось равновесие, чреватое чем угодно.

Единственной движущейся точкой в этой всё более заливаемой светом картине была ладья Птаха. Единственной действующей фигурой на ней была маленькая фигура Небамона.

Он решил, что раз ему не поступает никаких новых приказов, а равно не приходит в голову никаких оригинальных стратегических мыслей, действовать в соответствии с прежним планом. План должен быть на войне всегда, даже если следование ему приведёт в Дуат.

Ладья, подчиняясь приказам, которые Небамон отдавал внезапно осипшим голосом, решительно приближалась к намеченному месту высадки. А оно оказывалось как раз посередине меж вставшими друг против друга армиями. Пристать раньше было невозможно, мешала мель, и полководец Птаха не мог себе позволить позора сесть на неё на глазах стольких союзников и врагов.

И вот уже оно, причальное место. Гребцы правого борта втягивают вёсла, вот уже киль царапает песчаное дно и на берег спрыгивают два матроса, один тащит причальный канат, другой молот и длинный клин, дабы вбить его в береговой песок, чтобы было на что этот канат набросить.

Небамон приказал выкинуть на берег сходни, поглядывая при этом то вправо, то влево. Обе армии оставались недвижимы и смотрели друг на друга с внимательной неприязненностью. Одна, натянув тетивы, вторая, натянув поводья. Столкновение казалось неизбежным. Раз уж две вооружённые силы так сблизились, то непонятно, каким образом им можно разойтись, не пролив крови. С другой стороны, нельзя было представить, с чего могло бы начаться столкновение, ибо оба командующих были связаны по рукам и ногам своим положением. Яхмос хотел, мечтал, чтобы гиксосы напали на его полк, чтобы собранные со всего Верхнего Египта святоши собственными глазами увидели, кто начал войну. Но именно потому, что они все были тут собраны, он не мог атаковать сам, хотя отлично видел, что его лучники изрешетят конников, прежде чем те успеют разогнаться. Захкей не мог отдать приказ об атаке, ибо ему не было известно, отдал бы его в этой ситуации старший брат, и приказ об отходе отдать не решался, потому что и на этот счёт мнением брата не располагал. Посланный в гарнизонную цитадель с докладом человек ещё не вернулся.

Солнце поднялось уже совсем высоко.

Сходни, побуждаемые шестью полуголыми матросами, съехали с борта и упёрлись краем в мокрый песок.

Небамон ещё раз оглядел картину воинственной неподвижности. У него в запасе оставался всего один маленький шаг, но он не решался отдать последний приказ, потому что после этого и он, посланец Птаха, тоже вынужден будет замереть, ибо этим последним шагом известный ему план будет исчерпан до конца.

Маленький офицер в золочёном шлеме сердито нахмурился в адрес всего этого непонятного действа на берегу и приказал своим матросам поднять носилки с мемфисским «подарком» на плечи. Что ж, ему было велено доставить этот груз к фиванскому берегу, и он его доставит. А уж там...

В тот момент, когда матросы, отложив свои луки и копья, глухо крякнув, оторвали носилки от подставки и подсели под них загорелыми плечами, раздался там, на берегу, барабанный грохот.

Началось!

Небамон радостно бросил туда взгляд, но сначала ничего не рассмотрел. И всадники, и стрелки оставались на своих местах. Грохот же нарастал, знакомый, даже слишком знакомый, неприятно знакомый. Такую же барабанную волну гнала перед собой шайка разбойников возле той, памятной скалы. Но какие тут могут быть разбойники! Если же это не разбойники, то почему при грохоте гиксосских барабанов остаётся неподвижной гиксосская конница? Судя по мелким движениям в конных линиях, люди Захкея и сами не понимали, что нужно этому барабанщику.

Вон он, кстати.

Небамон наконец разглядел источник звука.

По пологому склону горы, что, сужаясь, тянулся к берегу, скакал одинокий азиат, лупя колотушками в прицепленные к седлу мохнатые барабаны. Взгляды всех вооружённых сотен были обращены к нему. И все эти взгляды были непонимающими. А он скакал себе по коридору меж двумя фронтами от гор к ладье.

Гиксос был громаден, плохо сидел в седле, чуть не сваливаясь с него при каждом шаге коня, и вообще поражал какой-то своей несообразностью.