Тьма египетская

Прежде чем уйти, уже стоя в дверях, номарх спросил, перебарывая неприятное чувство, чего колдун просит для себя за то, что рассказал. Тот, если бы мог, всплеснул руками, а так задёргался всем жалким телом и торопливо запел, что ничего, ничего не смеет просить, лишь жизни просит и всё. И ещё самой малости.

   — Говори.

Выяснилось, что колдуну надо навестить свой дом, ибо там хранятся его бесценные снадобья, и в весьма большом количестве.

   — Не подумай, что я хочу сбежать, но будет жаль, если Аменемхет, обнаружив моё бегство, заберёт всё себе или в сердцах истребит. Без этих порошков, настоев и корней я бессилен. А твой брат обречён.

   — Не проще ли изготовить новые, чем так рисковать, ведь главные тайны должны быть у тебя в голове, — подал голос Санех, и Яхмос кивнул, потому что сказано было правильно.

Хека улыбнулся:

   — Мне понадобится несколько лет, чтобы восстановить всё, чем я обладаю. А некоторые растения и не растут в здешних местах. Здесь нет синих летучих мышей, печени которых...

   — А почему ты сразу не захватил всё с собой, когда шёл сюда, раз твои припасы такая ценность? — опять спросил Санех, и Яхмос опять кивнул.

   — О-о, это не унести одному человеку, тем более однорукому. Если бы я был в силах, то, конечно... С моей стороны нет никакого замысла против тебя, я сам хотел просить у тебя четверых воинов, а лучше восьмерых для сопровождения. Пусть они меня заколют в том случае, коли я поведу себя не так. Заодно у меня будут и носильщики.

   — Я подумаю, — сказал Яхмос и вышел.

41

Красавец Пианхи пребывал в отвратительном расположении духа. Это весьма заметно выражалось на его лице. Он был насуплен, неразговорчив и больше сосредоточен на своих мыслях, чем на деле, которым занимался в данный момент. Старший писец Пианхи руководил приёмом подношений к стопам Амона-Ра, что прибывали раз в десять дней на одну из набережных, принадлежащих храму. Из разных концов нома плыли караваны судов, груженных зерном, вяленым мясом, вином, маслом, финиками и ещё множеством других полезнейших вещей, без которых не мог бы нормально работать громадный организм главнейшего во всём Верхнем Египте храма. Роль старшего писца, назначенного для наблюдения за выгрузкой, была сложной и ответственной. Он должен был, сверяясь с многолетними записями, определять, не уменьшились ли подношения от того или иного города или храма в сравнении с прошлыми годами. Подношения, конечно, считались делом вполне добровольным, но абсолютно все в верхней части великой долины знали — лучше недодать то, что положено по закону, в казну номарха, чем задержаться с подарком в адрес храма.

Старший писец выходил на набережную как полновластный господин её. Перед ним валились в пыль, ему возносили хвалы в голос и отмеряли проклятия шёпотом за спиной. Младшие писцы несли вслед за ним целый ворох папирусов, разобраться в которых не смог бы никто, кроме него, и в этом была основная часть его силы. Иногородние корабельщики заискивающе теснились с подношениями уже не храму, а ему лично. Справедливый красавец Пианхи никогда ничего не просил, он гневно и презрительно отвергал взяточников. Даже обещал наказать. Но как-то так получалось, что после каждой очередной выгрузки в личных кладовых Пианхи появлялись всё новые кувшины, мешки, лари и шкатулки. Старший писец разбогател и заскучал. Ему недостаточно было того, что его амбары и подвалы ломятся от запасов. Ему, сверх этого, хотелось власти и почёта. Жажду власти ему худо-бедно удовлетворять удавалось тут же на набережной. Когда он двигался вдоль по набережной, его сопровождал целый вихрь порок. Всегда найдётся в кипящей портовой толпе кто-то, кто ведёт себя неподобающе, а со старшим писцом всегда наготове полдюжины крепких молодых писцов, и если они не несут папирусы и чернильницы, то уж точно тащат с собой вымоченные в буйволовой моче прутья.

Когда Пианхи надоедали порки, он начинал показывать свою власть другим образом. Мог, например, добровольному даннику, явившемуся лишь с половиной положенных кувшинов, заявить вдруг: «Ты щедр». И, наоборот, иной раз мог почему-то не понравившегося корабельщика, расплатившегося с храмом полностью и даже с запасом, прогнать от себя вон без полагающейся глиняной таблички с печатью. Эти выходки доставляли ему наибольшую долю уважения со стороны фиванских гостей. Власть должна быть не только могучей, но и немножко капризной.