Тимур — сын Фрунзе

Девушка недоверчиво оглянулась, а узнав в высоком военном Тимура, приветливой улыбкой разгладила строгую складочку над переносьем…

— Тим… неужели ты?

Испорченное в отделе кадров настроение мгновенно развеялось. Он подбежал к ней и развел в стороны руки:

— Как видишь, собственной персоной!

Непроизвольно, по какой-то душевной инерции, он обнял ее и неожиданно для нее и самого себя звучно чмокнул холодными губами в холодную щеку.

Смутившись, с минуту разглядывали друг друга. Рита первая овладела собой и сказала:

— Какой ты стал большой и совсем непохожий даже на того, последнего Тима, которого я видела на вечеринке у Гербина.

— И ты, Рита, изменилась.

— Подурнела, да?

— Совсем нет… Похудела и стала, я бы сказал, какой-то пугающе взрослой. Учишься?

— Днем учусь, а по вечерам в госпитале дежурю, в палате раненых.

— Много их… раненых?

— Ужас! И почти все — с Западного фронта.

— Летчиков… много?

Не ответив, спросила;

— А ты где? Вижу по форме — лейтенант… летчик.

— Я, Рита, приехал в Москву лишь на денек-другой за назначением в действующую. Завтра должен получить направление в авиаполк. «После такого ответа, — облегченно подумал он, — остается одно — наседать и наседать на кадровика: завтра, и ни днем позже!» Стряхнув с рукавов снег, спросил: — Ты спешишь?

— Все мы теперь спешим. Просто не хватает времени ни для занятий, ни для дежурств, тем более для себя. Впрочем, сегодня выпал свободный часок: бегу домой стряпать. — Она приподняла хозяйственную сетку-авоську, в которой лежал газетный кулек с выпиравшими из него макаронами.

— Я тебя провожу.

Запорошенные снегом, они пошли рядом и первые десяток шагов молчали: Тимур думал о полковнике-кадровике, которого, безусловно, день-деньской атакуют и требуют срочной отправки в действующую армию, а Рита думала о нем, о Тимуре, и о таких же, как он, молодых летчиках, лежавших в госпитале с обгорелыми лицами и руками; о них она ему ничего не сказала.

Тимур поинтересовался:

— Кого из наших ребят видишь?

Ответила не сразу, словно припоминала, кого и когда она видела.

— Интересуют только ребята?

— Не будь придирой, как классная санитарка. Ты всегда перед уроками стояла в дверях класса и придирчиво разглядывала наши руки. Особенно у мальчишек. Помнишь?.. Я говорю вообще.

— Так вообще… На днях видела Веру. Разве с ней еще не встречался? Странно. Она тоже днем учится, а по вечерам дежурит. Только на крыше.

— Почему на крыше? На какой крыше?

— Сразу видно человека, оторвавшегося от земли. Летчик! Что такое немецкая зажигалка, знаешь?

— Представляю.

— Ты представляешь, а она, как и другие москвички, охраняет по ночам свой дом от этих проклятых зажигалок… Румянцева как-то встретила. Бравый такой, командует артиллеристами. В тот день он уезжал со своей частью на фронт, куда-то под Москву. О Севе и Бобе Воздвиженских вспомнил: они, говорит, тоже воюют, но в разных армиях — огорчены, что их разобщили. Лева Гербин где-то на севере, об этом мне Жорик сообщил. Да и сам наш староста не вынес университетской тишины, запасся еще одними очками (на всякий случай) и добился зачисления в ополчение… Кого же еще встречала? — Складочка прорезала переносье.

Тимур слушал и думал: «Специально с Веры начала, но с ней я встречусь только тогда, когда получу назначение… А то что же получается?! Румянцев, близнецы, Левка на фронте, сама Рита дежурит по ночам в военном госпитале, а Вера воюет с фашистскими зажигалками, а ты, летчик-истребитель, сдал предписание в управление ВВС, но до сих пор не знаешь, когда и куда тебя назначат». И почти машинально спросил:

— Почему о Юрке ничего не скажешь?

— О Клоке? А разве ты с ним не переписываешься?

— Переезды… Как-то потерялась у нас связь. И не только с ним.

— Эх вы, друзья!

Упрек чувствительно ужалил Тимура: действительно, кто виноват, что с Юрием, Вадиком и Львом у него прервалась связь? Никто. Сам виноват. Да обстоятельства. Рита призналась:

— С Юрой переписываюсь. Почти регулярно. Пишет и Климентьев. Он твой коллега — военный летчик. Тоже недавно уехал в какую-то авиачасть. А от Юры последнее письмо получила, по его намекам, из тылового городка. Прислал вырезку из газеты — его статейку напечатали, — из которой узнала, что он старший сержант, помощник командира взвода и готовится со своими бойцами в скором времени отправиться на фронт. — Помол-чан, другим, притухшим голосом предположила: — Скорее всего, он уже в окопах, на передовой. И стоять он со своими ребятами будет до последнего… Часть-то их — точно знаю — чекистская!

«С чем и поздравляю тебя, товарищ лейтенант, — продолжал он болезненно реагировать на каждое сообщение Риты. — Все… буквально все на фронте — и Вадька-летчик, и Юра-чекист, и даже ополченец Жорка-очкарик! А ты — полюбуйся на себя со стороны! — неторопливо вышагиваешь по мягко заснеженной улице довоенной походкой беззаботного отпускника и со спокойной совестью слушаешь, как твои школьные товарищи воюют». Он внезапно остановился — под каблуками заскрежетал вдавленный в тротуар снег. Замер и спросил себя: «А почему завтра? Сегодня же!»