Тимофей: блокнот. Ирка: скетчбук

– Это полиция? – на всякий случай спросила я. Хотя и так ясно.

– Да.

– Я… Я паспорт принесла. Мой брат у вас, – говорю я. – Как передать?

Он ничего не отвечает, звонит по телефону, что-то бурчит неразборчиво. Он меня вообще слышал, нет?

Паспорт в кармане оказался влажным, промок. Что, обложку трудно купить?!. Вот когда у меня будет паспорт, сразу куплю! Какую-нибудь красивую, или смешную. С котиками. Только не с Ван Гогом.

Вошёл полицейский в фуражке.

– Давайте паспорт.

– А вы его отпустите? – спрашиваю я. – Он не виноват!

Откуда я знаю, виноват он или нет. Что я несу вообще!

– Разберёмся. Если не виноват, значит, отпустим. Идите.

– Я без брата никуда не уйду! – говорю зачем-то я.

Он берёт меня за руку и выводит с проходной на улицу; потом молча уходит. С паспортом.

Что мне делать? Ждать? Или что?!.

Я всё сделала, паспорт принесла. А они ему отдадут?!.

Может, наврать, что у нас мама журналист? Или ещё хуже будет?!.

Дождь превращается в настоящий ливень. Это в феврале! Что за дурацкая погода! Меня трясёт; но теперь можно сказать, что от холода.

Просто жду. Хорошо, телефон можно перевести в режим ожидания. А человека можно? Чтобы ничего не чувствовать?

Сколько времени прошло? Час, два? Или пятнадцать минут?

Им и дела до меня нет, чего я здесь стою!

…Наконец появляется Пашка с полицейским. Что это у него, синяк? Или грязь просто?

– Сестра? – спрашивает полицейский.

– Сестра, – Пашка кивает.

– Чего родители не приехали?

– Мама после операции, – говорю я.

– Я же говорил, – бурчит Пашка.

– Смотрите, не заболейте, – вдруг говорит полицейский.

Пашка отстёгивает капюшон от своей куртки и надевает мне на голову. Бесполезно, всё равно мокрая голова. Капюшон пахнет Пашкой.

* * *

Мы едем в метро и молчим. И дома тоже молчим; мама ничего не спросила: Пашка вечно бегает по делам. А он только пошёл в ванную и долго, долго умывался там. Точно, нет никакого синяка, просто грязь. А я уже вздумала его жалеть.

Надо же, обычный вечер. Будто ничего не было.

…И тут звонит соседка. Она глуховата, поэтому кричит в трубку так, что нам слышно:

– Твоего-то в милицию забрали! По телевизору видела! Да!

– Что вы, – говорит мама, – в какую милицию! Вот он сидит, дома!

Но Пашка всё же раскалывается: да, был в милиции.

– Что случилось?

– Из-за Чеснокова. Вы же знаете?

Папа кивает.

– Подставили его, понимаешь! Он лучший учитель в школе! Видимо, чьего-то сына не взял в маткласс. И потом так подстроили, что ему деньги спонсоры принесли, на математический лагерь. Ну и повязали, будто взятка.

– Подожди, это ваш Чесноков? Пётр Евгеньич?

– Ну, конечно!

– Я слышала, конечно, что скандал с Чесноковым, но не думала, что это ваш! С ума сойти…

– Ну и вот, – объясняет Пашка, – мы митинг устроили, чтобы его отпустили. Что мы за него! Что мы не верим!.. И тут меня спрашивают: документы. А документов и нет. Ну, забрали до выяснения личности.

– Ужас. Вот так просто в милицию забрали! И как отпустили?!.

– Меня Ирка спасла, – говорит вдруг Пашка.

Ну вот, а я думала, он не скажет. Вот, значит, как: Пашка мой ни в чём не виноват, это они Чеснокова отбивали. А мой брат даже герой, можно сказать.

– Много вас собралось? – спрашивает папа.

– Не знаю… Человек сорок, наверное.

– Маловато, – говорит папа. – Этим ничего не докажешь…

– Знаешь, – отвечает Пашка, – я не уверен, что за меня когда-нибудь выйдут сорок человек.

– Не научили мы тебя, – вздыхает папа.

– Чего не научили? – взвился Пашка. – Сидеть в углу и молчать в тряпочку?!.

– Почему молчать? Паспорт с собой носить на такие мероприятия… И чтобы обязательно кто-то знал, где ты. И вообще – почему нам не сказал?

– Вы бы меня не пустили, – говорит Пашка.

– Вот ты дурак, – говорит мама. – Мы бы с тобой пошли. А Ирка у нас оказалась настоящий партизан, надо же. Хорошо ещё, что всё так кончилось.

* * *

Я думала, что-то изменится. Но ничего не произошло. Пашка сидит в своих наушниках через книжки от меня. И ему нет до меня никакого дела.

Я опять рисую. Обыкновенно, ручкой. Почему-то Диксона с гитарой. Никак не получается. Мишу я больше рисовать не буду.

* * *

Первое марта, самый обыкновенный день. Я и не заметила, как весна началась. Раньше всегда смотрела, ждала двенадцати ноль-ноль. А тут проспала.

Обычный серый день, ничего не изменилось.

В классе я поднимаю голову и вижу незнакомого парня впереди себя. Новенький? Кто это? Красивый затылок, приятно даже посмотреть.

Хотя глаз всё равно дёргается в Мишину сторону. Да, я рассмотрела: у него и правда аристократичные черты лица. Очень тонкие. Даже косой глаз не портит.

Только к третьему уроку я вдруг соображаю, что новенький – никакой не новенький, а очень даже старенький. Это Диксон постригся.

– Тебе так очень хорошо, – говорю я.

– Правда, хорошо, – кивает Тоня.

Она рядом оказалась – надо же, в последнее время Тоня всё время оказывается рядом. Может, это не случайно?

– Диксон! – говорит Тарасов и свистит, как собачке. – Сгоняй в буфет за ватрушкой!

Тарасов подбрасывает мелочь в руке.

– Сам сходишь, – говорит Диксон.

Ого. Ого.

– Ого! – хихикает Тарасов. – Бунт на корабле!