Тим

Я остановился перед ним, посмотрел на паперть, где больше никто не будет сидеть, прося милостыню, на колокола, которые не зазвонят. На высокие приоткрытые двери. Ну и зачем я сюда приперся? Пожав плечами, я развернулся и пошел назад.

В этот миг позади кто-то негромко сказал:

— Прошу прощения, но мне показалось, что ты хотел войти.

***

Тело среагировало раньше, чем что-то сообразил ум. Я прыжком развернулся, выхватил пистолет и прицелился в невысокого человека в светлой одежде, стоявшего в дверях храма. Одновременно сделал два шага в сторону, чтобы нырнуть в кусты в случае контратаки.

Вот зараза! А жизнь-то научила меня реагировать быстро, не рассусоливая! Наверное, у тех, кто побывал на войне, те же проблемы в мирной жизни. Постоянно ждать нападения, постоянно дергаться.

Для меня, правда, война не кончилась, хотя и дошло, что закончить ее очень просто. Телу, конечно, было наплевать на все эти инсайты — “интеллигентские сопли”, как выразился бы папа. Тело хотело жить.

Человек, как привидение появившийся в дверях храма, был мужиком лет сорока, а то и старше, маленьким, худеньким, с лысой — нет, бритой, — головой, в просторной светлой рубахе навыпуск, таких же просторных штанах и — надо же! — шлепанцах на босу ногу. Правой рукой он почесывал живот, левую прятал за спиной.

Но меня поразил не этот фриковатый прикид, а его лицо и глаза.

Абсолютно спокойное, гладкое, без морщин, лицо и яркие голубые глаза, безмятежные, как у ребенка.

Никаких эмоций. Вообще.

Словом, псих полный.

— Ты кто? — буркнул я. — Руку покажи.

— Меня зовут Павел, — тем же ровным голосом произнес лысый. И показал правую руку.

— Другую! — рявкнул я громче.

Павел вынул из-за спины левую руку, пошевелил пальцами. В ней ничего не было.

Я опустил пистолет, но убирать в кобуру не спешил. Смешно — несколько минут назад собирался добровольно умереть, а сейчас хочу жить, как раньше…

— Вот и ладненько, — проворчал я. Разговаривать с этим чудиком, разгуливающим в шлепанцах и без оружия, желания не было. Я отступил, потом повернулся и зашагал к мосту.

— Ты хотел получить ответы? — спросил сзади Павел.

Я остановился, вздохнул.

— А у тебя они есть?

— Чтобы получить правильный ответ, нужно задать правильный вопрос.

Прозвучало внушительно, хотя Павел говорил тем же скучным голосом.

— Ты — священник?

— Нет, я обычный человек. В старую эпоху работал в промышленной лаборатории, имел семью. А сейчас не работаю и ничего не имею. В том числе проблемы. Сейчас я полностью свободен… если не считать оковы плоти. Надо, знаешь ли, иногда кушать, спать и отправлять естественные нужды. Себя называю бродягой-созерцателем.

— Не похож ты на православного…

— Это потому что я не православный.

— А что ты тут делаешь?

Сейчас я почему-то не спешил уходить. Павел чем-то заинтересовал. Спокойный, безоружный и странный — отчего бы с таким типом не побеседовать? Не возвращаться же к реке с ее манящими волнами? Или в пустой автодом, к Голлуму и Смеаголу?

— Думал, что случайно зашел. Решил посетить святое место — все равно, какое. Сегодня воскресенье — самое время… — Он вдруг улыбнулся, и улыбка получилась теплой, мягкой, искренней. — Теперь понятно, что не случайно.

Я хмыкнул, сунул пистолет в кобуру. Насмешливо спросил:

— Хочешь сказать, что нам тут судьба встретиться?

— Не думаю, что судьба существует. Однако и у тебя, и у меня были причины прийти сюда… и вот мы здесь.

Я почесал затылок. Какие у меня были причины топать сюда? Да никаких внятных. Просто я раскис и внушил себе, что в храме станет легче. Или нет? Понятно же дураку, что в заброшенном храме станет легче только истово верующему человеку — не мне.

Странно, зачем же я сюда все-таки пришел? Сам не понимаю.

Внезапно для самого себя брякнул:

— Я пришел исповедаться…

Павел не удивился. Или не подал виду. Погладил себя по бритой голове и сказал:

— На батюшку я не похож, ни бороды, ни волос, ни епитрахили. Зато и епитимью наложить не могу… — Он задумался. — Но могу угостить чаем, только сегодня заварил. Зеленый, с мятой и жасмином. Будешь? Пока пьем, расскажешь то, что тебя беспокоит.

Не дожидаясь ответа, он исчез в полумраке притвора. Тут же вышел с массивным походным брезентовым рюкзаком со множеством накладных карманов. Я молча наблюдал, как Павел вынимает две затертые подушки для сидения, кладет их на паперть, достает термос, кружки и разливает дымящийся напиток. Когда он сделал приглашающий жест, я подошел и сел на подушку.

Некоторое время мы мирно чаевничали на паперти в тени колокольни. Я уже жалел, что ляпнул про исповедь. Какая к чертям исповедь?

Да и кому? Этому смахивающему на сектанта странному типу?

Павел, однако, меня не торопил. Медленно отпивал чай из кружки, закрыв глаза, и явно получал от этого удовольствие. До меня вдруг дошло, что так он может просидеть очень долго. И если я не раскрою рта, он допьет чай, соберет вещички и просто уйдет.

И я заговорил: