Тим

Зыркнув на него, бабка пригласила нас внутрь и, хромая, двинулась по длинному коридору общаги. На кухне был накрыт стол. Пахло очень аппетитно, и Котейка на руках Влады требовательно мяукнула. Я заметил на подоконнике рацию — маленькую плоскую коробку, штучку на спиральном проводе, в которую надо говорить, и непонятные провода. По всей видимости, другая рация находилась в машине деда.

Хозяйка налила нам из большой кастрюли суп с тушенкой из консервов, положила домашний хлеб и салат из натертой моркови. Морковь на вкус была далеко не первой свежести, плесенью попахивала, но я, естественно, промолчал.

Котейке персонально на блюдце положили кусочки тушенки.

Я представился и очень коротко рассказал, откуда еду и куда. Ни о каких подробностях распространяться не стал. О Владе сказал только, что она немая и я теперь ее опекаю. Старики лишних вопросов не задавали.

— Никогда не думала, что придется вернуться на работу, — говорила бабка. — Мы-то с Алексеем Николаичем уж много лет на пенсии. Но после того, как эта беда приключилась, мы посидели-посидели и решили, что лучше всего здесь жить. Место защищенное, знакомое. А самое главное — есть лаборатория, чтобы изолировать вирус из мозговой ткани.

— Если он есть вообще, этот вирус, — встрял дед.

— Конечно, есть, — спокойно сказала бабка. Она внезапно заговорила как лектор: — Всё, что произошло, можно просто объяснить — это новая пандемия. Вирус — абсолютно уникальный микроорганизм, он так сильно изменил геном человека, что часть людей превратилась в буйных помешанных, часть в ночных уродцев, а часть…

— Ни черта не объяснят этот твой вирус, — перебил дед. — Придурки (он снова сделал ударение на “и”) не просто психи, у них разум есть! Только не человеческий, а как… как у мурашей каких-нибудь. Или пчел. Они по отдельности вообще ничего не соображают, а как в толпу соберутся, так у них пробуждается что-то вроде этого… как его…

— Коллективного разума, — подсказала бабка. — От вируса запустились мутации, а от них и странности проявились. Может, у Придурков и есть какой-то разум, да уж больно примитивный.

— Это тебе кажется, что примитивный, — не сдавался дед.

Ирина Леоновна вздохнула, ей было стыдно за поведение муженька.

— Я ногу подвернула на днях, — пояснила она мне. — Не могу много ходить. Поэтому Алексея Николаича отправила за дозаторами в другую лабораторию, в бывшем НИИ вирусологии. Он почти весь сгорел, но кое-что сохранилось… Теперь можно будет протитровать суспензию из мозга Придурка и заразить белых мышей. И если у них появятся какие-нибудь симптомы… Первая партия вся подохла и никаких понятных симптомов не обнаружила. Концентрацию надо уменьшать потихоньку, но мышек мало, всего два десятка. Мы их с Алексеем Николаичем дома выводили для развлечения… Пригодились, кто бы мог подумать…

Я с уважением посмотрел на старушку. Пока большинство Бродяг занималось поисками еды и дралось за каждый кусочек, она проводила исследования. Старалась выяснить, отчего случился апокалипсис, хотя, по большому счету, это знание уже никому не нужно.

Или нужно?

— Не появятся никакие симптомы, — сказал дед. — Иначе животные тоже изменились бы давно. Вирус на животных не действует, как зоолог говорю. Мыши от простой заразы подохли, от гнилостной микрофлоры. Вон, видишь кошку? Живая, здоровая, с хорошим аппетитом. Да и не вирус это вовсе, а инопланетяне.

— Ну да, и где они сейчас, эти твои инопланетяне? Стоило ли затевать такую бучу, чтобы потом прятаться?

— А кто их знает? Они ж инопланетяне! У них мозги по-другому заточены! Может, в ворон превратились, сейчас над Придурками летают, изучают их!

— Глупости!

Я встрял в разговор:

— Вы что-нибудь знаете об этих их песнях? Буйные, то есть Придурки, поют песни и ходят по кругу…

— Они меняются, — сказала Ирина Леоновна. — Возможно, это связано с потеплением. Зимой они залегали в спячку и из этой спячки только при каком-нибудь шуме выходили. И то ненадолго. У них метаболизм, как у рептилий: холодно — они спят, тепло — шевелятся. И мозг рептилий — бей или беги. Кора больших полушарий будто начисто исчезла. Ни неокортекса, новой коры, которая человека умным делает, ни мезокортекса, эмоционального мозга… Только рептильный архикортекс остался — сплошные инстинкты.

— Рептилоиды, — фыркнул дед. В голосе послышалась горечь. — Они и на людей-то уже не особо похожи. Ссохлись все, бурые стали… Не жрут ничего, как не сдохли до сих пор…

— Не сдохли, потому что чуть что — в спячку впадают. Обмен веществ у них замедляется чуть ли не до нуля. Но если будут по кругу ходить и песенки распевать, быстро истратят ресурсы.

— И превратятся в двуногих ящериц, — подхватил дед. — Они в какую-то нечисть превращаются, и еще неизвестно, чего от них ждать. Глядишь, примутся свою цивилизацию создавать. Поумнеют, начнут выживших, таких, как мы, выслеживать всюду да человечинкой закусывать… Эти Придурки — они как личинки, понимаете? А из этих личинок может какой-нибудь жук навозный вылупиться! Сначала, правда, должна быть стадия куколки, если говорить о полном цикле трансформации…