Тихий гром. Книга четвертая

— Гляди, мужики, как мы ноничка смололи-то скоро, — говорил кум Гаврюха, усаживаясь в телегу. — Без всякой очереди крупчатка получилась. И домой к обеду поспеем, небось.

— К вечеру еще привозите, — осклабился сотник, садясь на коня. — Опять без очереди примем.

Не успели хуторяне от амбара отъехать и в цепочку подводы выстроить, молодой казак подскакал к сотнику и доложил, что по верхней дороге восемь подвод с хлебом идет к городу. И снова полетела сотня готовый хлебушек встречать, крестьянским трудом и потом взращенный.

Поняли мужики, что на всех дорогах поставлены казачьи дозоры. Сами они хлеборобов не трогают, а сообщают команде, выделенной для грабежа.

— Табачком не угостишь ли, дядь Гаврил? — Подсел на телегу к Гаврюхе Василий Рослов. — С этими делами весь табак спалил. И дома ни пылины не осталось.

— Табачок-то ноничка, Вася, по пятаку закрутка стоит.

— Ежели хошь, дак сейчас и уплачу.

— Да ладно уж, кури. С солдата какой спрос! — закряхтел Гаврюха, подавая кисет. — Тут вон хлебушка цельный воз, а у кого два отняли и не спросили, сколь заплатить… Чтоб им подавиться хлебушком етим! Чтоб он у них колом в горле-то застрял!

— Вот дак казаки-разбойники! — жадно затягиваясь крепчайшим дымом, говорил Василий. — Теперь уж они днем на дорогу вышли с пиками да с шашками… Не подавятся они тем зерном: ежели сухо покажется, кровью мужичьей запьют.

— А чего ж мы-то на их глядим! — взорвался Гаврюха. — Сговариваться надоть да свою, мужичью, армию против их выставлять. Всю жизню теснят они нас, а мы терпим… У мине печати от Смирновской нагайки с десятого году на спине горят… Вы не видели тогда, уехали все из ночного от Купецкого озера, а я про то никому не сказал.

— Вот видишь, как оно выходит-то, дядь Гаврил, — усмехнулся Василий, — они нас бьют да еще и сказывать никому не велят. А ты говоришь — армию мужичью выставлять. Ее ведь сперва собирать надоть, обмундировать, вооружить да поучить хоть маленько не помешает. А у их войско-то завсегда готово — на конях и с оружием. Кликнул их атаман — и они в строю. Веди, куда приказано.

— Да солдаты есть и у нас: ты, Гриша вон Шлыков, Ганька мой, Проказин Егор, Тимофей… Да мало ли по хуторам, по деревням фронтовиков. А к им и молодежь прилепится — вот и войско.

— Так оно, может, и станется. Только сказал бы ты мне, где винтовки-то взять. Нас тут вот поболее десятка человек. Будь у нас хоть один пулемет да по винтовочке — не подпустили бы мы эту сотню к себе. А то они нас, ровно курят бабы во двор загоняют.

Раздумались мужики, размечтались, а мешки-то из-под зерна под ними пустые лежат. Дома с мукой обоз ждут, а он с бедой возвращается. Куда-то на другие мельницы ехать придется, да с разведкой, чтобы опять в казачьи лапы не угодить.

Когда дорога привела на возвышенность, откуда виден весь хутор, как на ладони, взгляды мужиков зацепились за новое строение. Горячо взялись за стройку дома для сельского Совета. В два дня перевезли сруб, и тут его моментально собрали. И покрыть успели, а с отделкой застопорилось, медленнее пошло.

— Нашей крестьянской власти и поселиться-то негде, — посетовал Гаврюха. — Командовают мужиком все, и шкуру дерут с его тоже все, кому не лень. А позаботиться об ем некому.

14

С утра в тот день редкие-редкие снежинки пролетали, потом истлели они, исчезли, а часам к одиннадцати тучи разошлись, солнышко заиграло. Десятка полтора мужиков на стройке сельсовета трудилось. Ребятишки тут же вертелись. Без них нигде не обходится. Кажется, Федька Рослов, сынишка Макара, первый и узрел приближение необычного обоза.

— Глядите, — закричал он, — спереди баба в седле едет, а за ей — две подводы не нашенские! Брезентом прикрыты.

Оставив подводы на дороге, всадница повернула невысокого буланого коня к стройке. С седла глядела белолицая, черноглазая молодая женщина, лет двадцати пяти. В вязаной голубой шапочке, красивом сером плаще с поясом. На ногах — сапожки коричневые.

— Здравствуйте! — звонко приветствовала она мужиков, глазевших из оконных проемов сруба. — Скажите, пожалуйста, где здесь живет Тихон Михайлович Рослов?

— Вон в той избе, — показал через пруд Тимофей Рушников, — в левой половине. Да вон парнишка, племянник его, покажет и самого Тихона разыщет. Может, в кузне он… А вы по какому делу-то к ему?

— Я не к нему, а ко всем вам, товарищи, приехала проводить выборы в Учредительное собрание. Надо пригласить всех для голосования. Нет ли у вас помещения, где можно собраться?

— Помещение-то вот строим поколь. А придется вам возле двора либо во дворе устраиваться. Тихон пошлет ребятишек, они и оповестят всех. И мы туда подойдем вскорости.

Федька пристроился к стремени наездницы и повел ее к плотине.

— Как тебя звать, мальчик? — ласково спросила женщина.

— Федькой.

— Ты в школу ходишь?

— А у нас и школы-то никакой нету.

— Значит, совсем ты неграмотный, Федя?

— Не-е, буквы мне тятя показывал и писать научил. Письмы я от его с фронта читаю и пишу ему, как мама велит.

— Ну, вы подъезжайте вон к тем воротам, — показал Федька, когда с плотины поднялись, — а я в кузню к дядь Тихону заскочу. Тама он, стучит.