«ТИ-ВИ»

— Итак, Костя Бакст. По-моему, это сейчас один из самых талантливых наших фигуристов. Я помню, как он еще шесть лет назад выступал на катке в Таврическом саду, в новогоднем празднике, он еще тогда изображал черта, и уже тогда я понял, — это талант. И вот прошло шесть лет. Костя кончил школу с серебряной медалью... Кстати, ему сегодня исполняется семнадцать лет. Прошу вас, товарищи телезрители, пошлите ему поздравительные телеграммы, он очень будет рад...

— Неужели он и правда все помнит? — удивился я. — Кто откуда, у кого когда день рождения, и все такое?

— Да, — сказал Сергей Иванович, — Виктор Сергеевич много кого знает, а спортсменов — почти всех. И они его. Он и сам мастер спорта в прошлом...

Тем временем голос говорил:

— Та-ак... Прекрасно... Прыжок «ножницы»... Очень чисто и легко катается Костя... А между тем — обратите внимание — из-под правого рукава выглядывает что-то белое. Видите? Это бинт. Правая рука у него в гипсе. Позавчера на тренировке он сломал руку, а сегодня вышел на лед и катается как ни в чем не бывало. Вы бы, очевидно, ничего не заметили, если бы я не сказал. Молодец, Костя!

Костя вдруг высоко прыгнул, сложился, перекрутился в воздухе два раза и так, сжавшись комком, уже падал на лед, но вдруг в последний момент у льда оказалась нога с блестящим коньком, и Костя, подняв руки, ехал спиной вперед, по широкому плавному полукругу.

Вот он остановился. Трибуны закричали, захлопали. Было видно, как Костя тяжело дышит.

— Ну, посмотрим, какие оценки дадут судьи, — говорил голос, — по-моему, он заслуживает наивысших.

Судьи стояли в ряд, неподвижно, чтобы не поскользнуться на льду, и рылись в сумках, где у них лежали цифры...

— Пять три! Пять четыре! Пять два! Пять один! Да-а! Конечно, он не олимпийский чемпион, молодой, никому не известный парень... Видно, это сыграло роль... На месте судей я бы дал оценки повыше. Гораздо выше. Надо судить не по званиям, не по титулам... Ну ладно... Сейчас выступит наш прославленный чемпион, Станислав Леднев. Честно говоря, сейчас он мне нравится меньше. Видно, он прошел уже свой спортивный пик... Да и тренируется он сейчас маловато, все разъезжает. И хотя его сейчас повсюду славят, я скажу со всей прямотой — не тот Станислав, что раньше, и надо иметь мужество это понять... Но посмотрим... Так... Двойной аксель... с переходом в качающуюся лигулу.

Леднев крутится на одной ноге, держа тело горизонтально и время от времени словно кланяясь, почти доставая лбом лед...

— Неплохо, — говорит голос, — очень неплохо! Техника у него по-прежнему прекрасная! Но что-то неуловимое ушло. Не хватает какой-то удали, какого-то озорства, что ли, которое раньше так привлекало в нем. Как-то без души он теперь катается. Ну, посмотрим оценки. Пять восемь! Пять девять! Шесть!.. Нет, так я не согласен, Бакст катался явно лучше, а оценки... Видно, судьи по инерции ставят те же оценки, что год назад... Не могут избавиться от гипноза той славы, что окружает Леднева. Пусть Станислав на меня не сердится, я его по-прежнему уважаю и люблю, но на его месте я бы не радовался такой победе. Я даже расстроился... Говорить неохота...

И действительно, минут пять он молчал.

— Да, — сказал Сергей Иванович, — некоторые считают, что комментатор должен комментировать события, которые наблюдает, и все. Без всяких отступлений. «А зачем, — отвечает им Виктор Сергеевич, — я буду говорить о том, что видно? Я понимаю свою задачу, чтобы говорить о том, чего не видно, чего без меня не знают...» — «И еще, — говорят ему, — вы должны объективно комментировать, беспристрастно, а то все такого-то спортсмена хвалят, а вы ругаете. Не годится». — «А если, — говорит Виктор Сергеевич, — он мне не нравится? Я не могу беспристрастно, извините».

Любят его зрители. Потому что — характер. Личность.

ТРУДНО БЫТЬ ДИКТОРОМ

На первом этаже через толстое стекло Сергей Иванович показал мне молодую красивую женщину — диктора.

Она сидела в кресле, на нее была нацелена камера. Но она сидела свободно, откинувшись, и смотрела фильм по телевизору, который стоял сбоку от нее. Фильм был неинтересный.

— Зачем она его смотрит? — удивился я.

— Она не просто смотрит. Она ждет момента, когда ей включаться. Выходить на зрителя. А телевизор этот называется монитор.

Фильм кончился. И сразу же на камере, направленной на нее, зажглась красная лампочка.

Диктор уже сидела прямо и, улыбаясь, смотрела в объектив.

— Дорогие телезрители, — сказала она, — смотрите трансляцию концерта Ленинградского симфонического оркестра из Большого зала Государственной филармонии.

На экране монитора показался большой гулкий зал с белыми мраморными колоннами. Слышалось треньканье, короткое подвывание настраиваемых инструментов.

Люди рассаживались по креслам.

Некоторые замечали, что их показывают, улыбались, махали рукой. А она опять сидела в кресле свободно, отдыхая.

«Трудно ей, — подумал я, — говорить в эту стекляшку и представлять себе всех зрителей, к которым обращаешься».