The Worlds I See

"Мама, нам нужно поговорить".

Я рассказал ей о собеседовании, предложении о работе и обо всем остальном. Я рассказал ей о преимуществах, о начальной зарплате и о том, как они уже подсластили предложение, прежде чем я успел ответить. Я объяснил, что это, по сути, быстрый путь к карьере, которую каждая мать-иммигрантка представляет для своего ребенка. Она вежливо слушала, но еще до того, как я закончил говорить, я увидел на ее лице знакомое выражение.

"Неужели мы снова затеем этот разговор?"

"Мам, я знаю, но послушай..."

"Я знаю свою дочь. Она не консультант по управлению, или как вы там это назвали. Она ученый".

"Подумай о своем здоровье, мама! Подумай о расходах, которые нам предстоят. Как академическая карьера поможет нам..."

"Фей-Фей. Мы проделали такой долгий путь не для того, чтобы ты сдался сейчас".

"Это не сдача! Это работа мечты - карьера, и она может освободить нас от всего этого. Оглянитесь вокруг! Мы трое взрослых людей, живущих в общежитии!"

Я не уверен, что поверил своим словам, но они показались мне правильными. Что бы ни думала о них моя мама, она сделала паузу, возможно, чтобы обдумать их, прежде чем ответить.

"Фей-Фей, ты все время говоришь об этом своем "эгоистичном" путешествии. Как будто наука - это что-то, что вы отнимаете у нас".

"Как я могу не чувствовать этого? Я мог бы зарабатывать на жизнь для всех нас прямо сейчас, и..."

"Ты меня не слышишь. Это никогда не было вашим путешествием. С самого начала это был наш путь. Суждено ли тебе стать ученым, исследователем или кем-то еще, чего я даже не могу себе представить, и заработаешь ли ты когда-нибудь больше, чем гроши, мы всей семьей работали над этим с того момента, как наш самолет сошел со взлетной полосы в Шанхае".

Я не знал, что сказать.

"Я говорю это в последний раз: мы проделали этот путь не для того, чтобы ты сейчас сдался".

Она была права. Она всегда была права. На этот раз, по какой-то причине, я наконец услышал ее. Я больше никогда не буду сомневаться в правильности своего пути.

 

"Эй, как называется эта порода собак?" спросил я сокурсника из почти пустой лаборатории, пока мы ели обед.

"Какой?"

"Знаешь, она коричнево-белая и... кажется, еще черная... и у нее такие милые висячие ушки. Боже, я совсем забыл его английское название".

Мы размышляли над такими космическими вопросами, на которые отваживаются только аспиранты.

"Я знаю, что она начинается с буквы Б... Вообще-то, не говори мне..."

Я потянулся за английским словарем, который все еще хранился у меня на столе. Почти десять лет, как я стал американцем, и даже когда Интернет стал заменять многие предметы в нашей жизни, этот словарь иногда служил мне спасением. Я пролистал страницы, затем пролистал вниз, пока не увидел ...

"Ах! Да! Бигль!"

"Хорошо, и что? А как насчет биглей?"

Я остановилась и оглянулась на страницу. Я уже забыл, почему вообще заговорил об этом, но это было неважно. Меня осенило нечто совсем другое.

Мы с Пьетро стремились получить набор данных с сотней категорий изображений, но никак не могли придумать, как решить, какие именно из них включить. Мы опасались, что выборка может быть необъективной, если мы сделаем это сами - что даже подсознательно мы будем тяготеть к категориям изображений, которые, как мы знали, наши алгоритмы с большей вероятностью смогут распознать.

Я прищурился, вглядываясь внимательнее. В том, как словарь иллюстрировал некоторые слова, было что-то элегантное. Большинство из них были существительными, с акцентом на осязаемые, визуальные вещи - предметы, другими словами, или, в случае с биглем, животные. Казалось, что это именно те категории, которые нам нужны. К тому же они более или менее равномерно распределялись по всем буквам, что, на мой взгляд, было довольно беспристрастно. Я задумался: а что, если мы просто позволим словарю сделать выбор за нас?

Это было прекрасно. Книга, которую я годами таскал с собой, стала самым полезным инструментом в моем мире начинающего исследователя компьютерного зрения. Время от времени быть иммигрантом приносит свои плоды.

Если не принимать во внимание первые откровения, работа над полным набором данных была долгой, медленной и негламурной. Месяцы ушли на то, чтобы вручную запрашивать поисковые системы изображений, отбирать лучшие результаты, затем обрезать и изменять их размеры. Небольшая команда студентов, занимающихся маркировкой, в общей сложности три или четыре человека, и даже моя мать, теперь уже местная жительница, нашла способ помочь.

Каким бы трудным ни был этот процесс, в нем было нечто просветляющее. После долгих размышлений о разнообразии визуального мира я увидел его таким, каким никогда раньше не видел: как единую реальность, включающую аккордеоны, блендеры, сотовые телефоны, раков, омаров, пиццу, знаки "стоп", зонтики и множество других вещей. В этом была какая-то поэзия; это заставило меня оценить, насколько богат и непредсказуем мир и как мало его деталей мы замечаем.