Граница оставалась открытой, и мы ответили лишь на малую часть вопросов, которые поднимали наши исследования. Но мы добивались прогресса. Самое главное, я впервые осознал, что рассматривать ИИ как самостоятельную науку - значит упустить его величайший потенциал. Наши исследования показывали, что при интеграции с другими областями и использовании других форм опыта возможности ИИ могут быть безграничными.
"Мама, пожалуйста".
Последняя операция моей матери завершилась благополучно, но на этот раз путь к выздоровлению будет особенно долгим. Важнейшим условием для этого был режим упражнений для легких, выполняемых путем дыхания несколько раз в день в портативное устройство, известное как спирометр с побуждением. Инфекции легких - обычное явление после только что перенесенной ею процедуры, потенциально смертельно опасное, а спирометр - простое и эффективное средство профилактики.
Для женщины, перенесшей несколько сердечных приступов, кровоизлияние в мозг, а теперь еще и операцию на открытом сердце, это должно было быть простой задачей. Но она отказалась. Она делала вид, что дышит в прибор, когда его вручал ей врач, но откладывала его в сторону, как только он уходил. И она повторяла эту шараду, когда ее проверяли медсестры. Я, конечно, все это видел, но, сколько ни умолял, не мог заставить ее сделать это.
Это просто не имело смысла. В течение нескольких дней мое беспокойство росло. Казалось, никакие слова, как бы тщательно они ни были сформулированы и как бы эмоционально ни были нагружены, не могли ее убедить. Она кивала, когда медсестры предупреждали ее, и притворялась послушной, когда врачи ругали ее. Но ее театральность не меняла реальности: в левом легком скапливалась жидкость, и ей предстояло пройти еще одну болезненную процедуру по ее удалению.
Наконец, после еще нескольких недель пребывания в отделении интенсивной терапии, где она восстанавливалась после второй, совершенно ненужной операции, испытание подошло к концу, и мы привезли ее домой. Измученные, мы уединились на заднем дворе, чтобы насладиться первым спокойным днем за целую вечность. Пока ее не было, мой отец не уделял должного внимания садоводству; с облегчением вернув ее, он возобновил свои занятия.
"Мама, мне нужно спросить тебя кое о чем".
Мне не хотелось портить безмятежность, но я просто не мог оставить это без внимания.
"Помните тот маленький приборчик, который врачи хотели, чтобы вы использовали? Спирометр?"
Удивительно, как много она могла передать, оставаясь совершенно неподвижной. Она явно не хотела говорить об этом.
"Мама, я просто пытаюсь понять. Пожалуйста, помоги мне".
Прошло еще несколько мгновений, прежде чем она ответила. "Я не очень помню", - в конце концов сказала она, по-прежнему не глядя на меня. "Я принимала довольно сильные лекарства. Все очень туманно".
Я знал, что это неправда, но не мог заставить ее объясниться. Я позволил вопросу затянуться и просто наслаждался моментом вместе с ней. Было солнечно, и гардении цвели.
Наконец она нарушила молчание.
"Знаешь, Фей-Фей, - тихо сказала она, - быть пациентом... это просто ужасно". Теперь она стояла лицом ко мне. "Это не только боль. Это потеря контроля. В той палате мне казалось, что мое тело и даже мой разум не принадлежат мне. Там были все эти незнакомые люди - врачи и медсестры, я знаю, но они чужие для меня, и это ожидание следовать каждому их приказу... Это стало просто невыносимо".
Я продолжал слушать.
"Даже у тебя были заказы для меня!"
Мы оба захихикали, хоть немного разрядив обстановку.
"Я знаю, что вы пытались помочь", - добавила она. "Я знаю, что вы все пытались. Я понимаю, что все это было важно для моего здоровья. Но наступил момент, когда я уже не могла справляться с требованиями".
Затем, после еще одного мгновения раздумий, она указала на него. "Мое достоинство исчезло. Исчезло. В такой момент..." Она как будто запнулась. Я уже собирался подтолкнуть ее к продолжению, когда она закончила мысль. "... даже ваше здоровье... просто не имеет значения".
Я многому научился за время существования этого проекта. Уроки раскрывались медленно и часто болезненно. Я по-другому взглянула на борьбу моей матери со своим здоровьем и прониклась новым сочувствием к сиделкам, на которых мы полагались в течение стольких лет. Я ужаснулась масштабам человеческой уязвимости в больницах и вдохновилась возможностью что-то с этим сделать. Но самый глубокий урок, который я усвоил, - это примат человеческого достоинства, которое не может учесть ни один набор данных и не может оптимизировать ни один алгоритм. Эта старая, знакомая беспорядочность, тянущаяся ко мне из-за обветренных морщин и усталых глаз человека, которого я знал лучше всех и о котором заботился больше всех.