Тевтонский орден

То были не на ветер брошенные слова и не пустые притязание павшей власти. Один любопытный процесс, возникший в XVI ст. между империей и маркой, дает нам ряд свидетельств о том, что исключительный характер маркграфской власти остался неприкосновенным еще и в эту позднюю эпоху. Максимилиан Австрийский, учредив имперскую камеру, включил епископов марки, наравне со всеми прочими германскими епископами, в число князей, зависевших непосредственно от империи, столкновения которых должны были разбираться этим новым ведомством. Маркграф протестовал, заявляя, что епископы Бранденбурга, Гавельберга и Любуша не имеют никакого отношение к империи, так как они владъют своими регалиями и ленами исключительно по милости своих сеньеров маркграфов. За время разбирательства этого дела, тянувшегося очень долго и оставшегося без решения, — что равнялось отказу империи от своего иска, — было предъявлено множество документов, многие из которых восходят ко временам асканийских маркграфов, и было выслушано множество свидетельских показаний. Компетентейшие свидетели все высказались против притязаний империи; из их показаний обнаружилось, что епископы были бранденбургскими подданными, а не имперскими князьями, что на их суды апелляция шла не к императору, а к маркграфу, и что императорские письма, адресованные епископам, проходили сначала через руки маркграфа. Епископы обязаны были маркграфу военной и придворной службой, занимали определенное место при церемониях, носили цвета своего сюзерена и подписывались в своих письмах к нему «de sa grase electorale les chapelains tres soumis»; маркграф называл их «monsieur» и говорил им просто «вы», а не «votre dilection», как это было принято между лицами из владетельных домов. Курфюрст Иоахим I дает сильное и краткое определение своих прав над епископами в таких словах: «У меня в стране три епископа, и они обязаны служить только мне». Нельзя найти лучше примера, чтобы понять всю разницу между учреждениями марки и Германии, где епископы всюду пользовались независимостью, которую давала непосредственная подчиненность императору, и где лучшие владения находились в руках духовных лиц. Таким образом, иерархия и дисциплина, водворенные в Бранденбурге его создателями, не погибли в печальный период, последовавший за пресечением фамилии Асканиев, и Гогенцоллерны, явившись туда, нашли живую память о них.

История возникновение Бранденбурга освещает таким образом всю историю Пруссии: предшественники Гогенцоллернов предвещают и объясняют самих Гогенцоллернов. Разве основные черты прусской монархии не выступают вполне ясно в этой марке, созданной асканийскими маркграфами, а потом видоизмененной обстоятельствами? Эти провинциальные и муниципальные вольности, это многочисленное мелкое дворянство с его чисто военным характером, эти помещичьи владение с правом суда над деревнями, вся эта свовобразная смесь феодализма с современностью, — разве все это с неизбежными переменами, внесенными временем, не представляет собой теперешней Пруссии? Многие противоречия в устройстве прусской монархии, поражающие собой современного наблюдателя, исчезают при свете истории. Почему король Пруссии, являющийся одновременно конституционным главою государства и монархом Божьей милостью, с таким трудом примиряет обязанности, налагаемые на него первым званием, с правами, которые дает ему второе? Именно потому, что парламентские учреждения, плод революционной случайности, совершенно новы в этой стране. Единый национальный парламент ведет свое начало не дальше, как с 1848 г. Только провинциальные штаты, с происхождением которых мы познакомились, имеют за собой историческую давность, а единство монархии еще тридцать лет тому назад представлялось исключительно королем, т.е. преемником маркграфов.

Никто больше этих маркграфов не заслуживает название Landesvater'a, или отца страны, которое немецкие князья так любят слышать из уст своих подданных. Марка была создана Асканиями, и когда при дальнейшем ходе истории она очутилась на краю гибели, Гогенцоллерны, чтобы спасти ее, вернулись к политике этих своих предшественников. Разве Великий Курфюрст после Тридцатилетней войны или Фридрих Великий после Семилетней, разъезжая по своим опустошенным провинциям, повелевая там восстановить развалину, там осушить болото, там оросить и разделать какую-нибудь бесплодную песчаную пустошь, призывая колонистов из всех стран и перестраивая или вновь строя деревни через подрядчиков, не напоминают нам Асканиев в тот момент, когда они овладели заэльбской страной, опустошенной войной, где города и деревушки возникали по их приказу и на их глазах? Что же удивительного в том, что их преемники не хотят видеть в себе простых конституционных государей и открыто это высказывают?