Тест Тьюринга

– Потому что, когда Свете был год, Лена залетела. Даже странно, что залетела, не должна была вроде… Короче, мы решили, что сейчас рано второго заводить. Она сделала аборт, но неудачно. И после аборта она уже забеременеть не могла. Хотя врачи все говорили: у вас там все в порядке. Но понятно было, что уже не в порядке. И уже не будет в порядке. Никогда…

– Возможно, психосоматика, – предположила Марина. – Может, она решила, что у нее все дети будут такие получаться, склонные к лейкемии и таким вот страданиям… И организм отказался беременеть. Такое часто бывает. Даже в моей практике было. Аборт скорее всего ни при чем.

Я пожал плечами. Мысль о психосоматике мне не понравилась. Марина тем временем слегка потерла виски:

– Я поняла. Инна появилась потом, после всей этой истории. И ты не мог бросить Лену. И даже меня, похожую на твою Инну как две капли воды, но при этом живую, которую ты просто на щелчок можешь полюбить по старой памяти, любовь сама включится… ты все равно отвергнешь? Во второй раз, да? Потому что ты – хороший человек?

Вместо ответа я еще раз отхлебнул из кружки.

– Слушай, у меня чай остыл. Я пойду новый сделаю.

– Я поняла…

И пока, отвернувшись, я возился с чаем, она отключилась. Я стоял с кружкой дымящегося чая, смотрел на зеленый экран и понимал, что просить шлюз вызвать абонента на сеанс бесполезно.

Опустил глаза на белый листок и лежащую на нем дешевую шариковую ручку. Думать тут было нечего: любящая баба – это эгоистичная самка. То есть «человек».

Глава 1001

Я шел по коридору. Ехал в лифте наверх. Снова шел по коридору пятого этажа к кабинету Андрея. И все время думал – мне взять у него только адрес пацана или попросить еще адрес Марины?

Не жирно ли будет? А главное, нужен ли мне ее адрес? Стоит ли повторять старые ошибки, наступать на прежние грабли? Ведь все уже давно успокоилось. Зачем мне сейчас ковырять старые раны? Да даже не раны, а просто рядом со старым шрамом прочертить новый. И не только себе. Но и Лене. И Марине – для нее ведь это тоже старые грабли. Конечно, она не захочет на них наступать. Но…

Но ее лицо стояло перед моими глазами словно пятнадцать лет назад. Живое. А не то, которое мне потом часто приходило в воспоминаниях – бледное, бескровное, в морге… Надо же какие бывают совпадения в жизни!

Ну, собственно, вот и дверь фридмановская… Ладно, решу по ходу разговора.

Я дважды коротко стукнул и, не дожидаясь ответа, потянул ручку. Я был готов к тому, что дверь будет закрыта или Андрея в кабинете не окажется, но он сидел за столом. И ничего не делал. Просто тупо смотрел перед собой.

– Категорически приветствую! – Мое нарочито бодрое приветствие в глазах вселенной проконтрастировало с его меланхоличным видом, разразившись беззвучной молнией за окном. Где-то над Москвой полыхала далекая гроза.

– Здравствуйте, – Андрей встал и вышел навстречу, протянув руку. – Как ваши дела?

– Да прекрасно. Общаюсь…

– Люди?

– Люди. Галочки ставлю все справа… А вы что такой невеселый, Андрей?

– Да так, задумался. – Фридман показал на стул. – Чаю хотите?

– Ой. Да я целый день только и делаю, что чай пью. Даже поесть забываю. Боюсь даже, не просрочились бы там продукты в этом вашем холодильнике.

– Не просрочатся, – Андрей все же подошел к тумбочке, проверил уровень воды в чайнике и нажал клавишу. У него был такой же чайник, что и в моей каморке или «лаборатории», как ее тут называли. – По идее, нарезку проверяют на срок хранения, когда убираются после вашего ухода. Должны, я думаю, новые продукты класть, если срок годности истекает. А старую уборщицы выбрасывают, наверное, или домой забирают, чего добру пропадать…

– Это хорошо. Выбрасывать жалко.

– Жалко… С сахаром? – Чайник начал шуметь, и Андрей опустил в пустую кружку чайный пакетик.

– Нет. Не надо. Я в тот раз с вашим вареньем и так согрешил. У меня по отцовской линии диабетики сплошные. По материнской тоже. Поэтому жена следит, чтобы у нас дома сладкого не было.

– А жена тоже в Москве? – удивился Фридман.

– Нет. Дома…

– «Дома», – задумчиво повторил он. – А для меня «дома» – это здесь. Удачно вы перестроились на другую страну. Молодец.

– Бинты рвут, – сказал я когда-то давно вычитанную фразу.

– В смысле?

– Ну, если бинты присохли к ране, по чуть-чуть отрывать их больно, долго и мучительно. Поэтому опытные доктора их срывают одним рывком. Очень больно – но уже в прошлом! Я где-то читал.

– И вы, значит, оторвали родину…

– Оторвал.

– Знаете, прямо завидую, – Андрей налил в кружку кипятка и поставил передо мной. – А у меня вот так не получается. Уже и страну поменял, а прошлое все не отрывается.

– Хм… Так обычно бывает, если позади остается женщина.

Вместо ответа Фридман отошел к окну и уставился на бессмысленный пейзаж за стеклом с грозовыми тучами на горизонте. Снял очки, достал из кармана платок и начал их протирать. Я молчал. Очки, видимо, протирались плохо, потому что он возился с ними довольно долго. Потом водрузил их на место и подошел ко мне:

– У вас дети есть?

– Нет, – ответил я, не вдаваясь в подробности. – И что самое интересное, меня сегодня уже спрашивали об этом.