Терра

Так я и не понял, счастлив был там или нет? Наверное, да. Счастье это ж процесс, путь, я читал. Нет, кайф с бродяжничества я не ловил, а есть и такие, но моя маленькая, теплая стайка мне нравилась, упоротым быть нравилось.

Но, чтобы на улице выжить, ее нужно не в полной мере любить, а то проглотит тебя и не подавится. Нужно всегда оставлять себе самому шанс, мечтать о лучшем.

Вот Марина, ее спасали мысли о Луне, так она на нее смотрела, как на конфетку, мысли о космосе, что полетит туда, и все переменится.

Андрейка представлял своих родителей, какие они, почему оставили его, как найдут. Между ними уже океан перекинулся, а он все ждал, когда они приедут.

Алесь вот думал о своем сложном деле, о великой и почетной обязанности мертвых провожать, это ему мозги рушило почище клея, но это же и спасало, он здесь был для чего-то, значит, уже не наедине с собой.

Мэрвин, у него-то дом был, мнил себя везунчиком, испытывал на прочность, проверял улицей.

А у меня был отец. То есть я, конечно, люто его ненавидел, думал: не вернусь, не вернусь никогда.

Но он приходил ко мне каждую ночь. Не заговаривал со мной, конечно, да я его даже не видел ни разу, запах его чуял – и только. Приходил, проверял, жив ли я, сыт ли я, не заболел ли.

И как бы я ни ненавидел его в те дни, ночью я радовался его приходу, родному человеку. В минуты ужасной, смертельной тоски, когда отпускает и бухлище, и клей, и любая таблетка, меня утешало его присутствие, бессловесное, безвидное. Так надо Бога чувствовать, чтобы жить хорошо и счастливо.

Ну, а он постоит-постоит и уйдет.

Я тогда сразу думал: пошел ты на хуй, пошел на хуй, мудила, ненавижу тебя, чтоб ты сдох.

А следующей ночью так ждал, обижался, бывало, если долго его присутствия не чуял. Ой, мне так хочется, чтобы меня правильно поняли, я такой тупой был, я себя и сам едва понимаю. Мне хотелось, чтобы он меня не бил, но мне не хотелось без него остаться.

Так же у всех детей? У всех?

Ну, неважно. Это все сопли со слюнями. Дни я, значит, проводил в поисках еды, один, и это было нудновато. Но справедливо, конечно, – попадешься, так других с собой не тащи.

Я полюбил бродить по богатым кварталам. Опасно вообще-то, буржуи и в ментуру отправить могли, но мне так нравилось смотреть, как богатеи живут.

У меня в репертуаре и любимый райончик был, хотя до него и далековато от нашего теплопункта. Назывался он, да и сейчас в этом плане ничего не изменилось, Пасифик Палисейдс. Тоже побережье, но там было почище, покристальнее, потише, чем в Санта-Монике. Да что уж там – по-настоящему тихо.

Пасифик Палисейдс свое название оправдывал не только близостью к Тихому океану, но и этой тишиной, нерушимым спокойствием. Казалось, здесь никогда ничего не происходило, не шумели дорогие иномарки, с достоинством вели себя официанты дорогущих рыбных ресторанчиков. Зеленые холмы спускались к синей воде, но никогда не встречались с ней, навечно разделенные полосой золотого песка.

И во всем районе это была единственная драма – природная, пейзажная.

В остальном, сдержанные, спокойные люди с достоинством сходили к океану по хитро изогнутым лесенкам, ведущим на волю из их особняков и вилл. Даже дети их возились в воде тихонько, с аристократизмом, строили песочные замки на берегах, опираясь не на воображение, а на воспоминания о путешествиях в Европу, а иногда и о собственных домах.

Такие были красивые особняки, с колоннами даже, с белыми террасами, как из ебучего мексиканского сериала про богатеев. А вечером все горело, появлялась еще одна полоса – полоса огня. В каждом домике теплый свет.

Ну я завидовал, конечно, злился, восхищался. Отлично понимал, почему чернь усадьбы грабила, как коммуняки пришли. А мне, что ль, не хотелось так жить?

И это еще папашка у меня был богатый, а кто совсем без родителей, тому как на это смотреть? Я никогда не рассказывал о Пасифик Палисейдс ни Алесю, ни Андрейке, ни Марине. Только Мэрвину, и с ним мы вместе представляли, из какого дома пинками погнали бы жильцов, в каком стали бы жить.

Но со мной он смотреть не ходил, выбирал по описанию, по моему воображаемому каталогу.

Однажды я решил уйти с побережья, посмотреть на самые красивые дома, стоявшие на холмах. Я, нищий, грязный, ходил между роскошных особняков, и это само по себе было картиной, сюжетом. Домработницы меня в основном гоняли, но некоторые выносили холодного молока, лимонада или печенья.

Ох и какие это были дома – с коваными оградками, с ухоженными садами, с большими бассейнами и зелеными изгородями. Совсем как в кино.

Бродил я и бродил, бесцельно, обалдело, пока меня не привлек яркий мышиный запах. Гнездо.

Про мышей я немножко знал – это были наши ближайшие родственники. Тоже подземные звери, своего рода шаманы. Они знали духов. Отец говорил, ему одна мышь рассказывала, что у всего есть духи: и у каждого дерева, и у каждой речки, и у каждой песчинки даже, хотя с ними и сложнее говорить. Есть духи и у вещей, у техники, у одежды. Есть духи даже у ядерных реакторов (строго говоря, именно на укрощении реакторов та мышь и специализировалась).