Темный путь. Том второй

Я невольно опустился на маленькую скамейку. Помню, сердце сильно забилось во мне. «Куда же они ее посылают?!» — подумал я.

— Вы понимаете, — сказал незнакомый еврей, которого собеседники называли Herr Шпуль. — Вы понимаете, что ходатайство перед принцем… вещь очень трудная и щекотливая.

— Мы это хорошо понимаем, — сказал Бергенблат, и в голосе его мне послышалась насмешка. — Мы так твердо рассчитывали на это средство, что решились уже исполнить его, прежде чем прибегли к вашему совету. Время дорого. Time is money! Надо им пользоваться.

— И вы думаете, — спросил Шпуль, — что концессия будет получена?

— Непременно! А что касается до Union Israelite, то об этом рано еще думать, слишком рано. Нам необходимо набрать более сил, как можно более сил… Вы говорите, что берлинские братья гарантируют заем? Это будет очень успешно. Тогда почти все крупные правительства будут у нас в руках. — И он быстро отпер ящик письменного стола и достал оттуда лист. — Вот посмотрите цифры. — И он начал читать список миллионов и биллионов, которые, как я догадался, должны иностранные дворы еврейским банкирами. Помню, на первом месте стояла Австрия. Но цифры долга не помню. Россия стояла третьей.

— Мы, — прибавил Бергенблат, — стоим на третьем месте. Но будущее в наших руках. При расточительности и нерасчетливости… мы многое приберем к рукам и мало-помалу втянем в неоплатные долги… а там науськаем нашу благодетельную Францию на славян, англичан — на турок и турок — опять на славян. И поверьте, что в конце гешефта мы втянем Россию в войну довольно крупную.

— Почтеннейший господин Бергенблат! — спросил его Шпуль. — Я осмелился бы указать на внутреннее хозяйство. Внешние дела мы, благодаря Богу, держим крепко. Нам необходима внутренняя поддержка.

— Как же, как же. У нас идет и внутреннее хозяйство, — перебил его Бергенблат и посмотрел на него насмешливо.

— Мы недавно еще сожгли апраксинцев. Это дело на полном ходу, — сказал Бейдель.

Бергенблат слегка махнул на него рукой, как будто говоря: погоди, не мешай!

— Как же? Мы действуем. Мы, во-первых, присоединяем… Во-вторых… мы заселяем, или, правильнее говоря, переселяем… Мы двигаем наших братьев к центру, к столицам. Мы ползем медленно, но верно… Здешние биржи в наших руках… Надеюсь, что и пресса скоро будет наша. Мы уже выписали одного из Берлина quasi-немца и думаем основать здесь нечто вроде «Gartenlaube»[42]. Вы понимаете, что всего выгоднее можно действовать на семью… Там в самом центре семейного очага распространять и пропагандировать… Независимо от этого мы хлопочем о выпуске газеты, даже двух газет, на еврейском языке и с еврейским направлением…

— Осмелюсь заметить, — сказал опять Шпуль, — что все это будет действие на интеллигентные слои… а масса останется в стороне. Коренное население уйдет из-под влияния.

— Отчего же?.. Нет! Мы думаем и о коренном населении… Но на них нельзя действовать пропагандой. Со стороны религиозной — это фанатики. Со стороны логичной — это олухи. Это вьючный рабочий скот, которого мы надеемся победить при помощи водки и медленным, но систематическим разорением… Теперь уничтожение крепостного права открывает нам широкие и глубокие перспективы… Громадная масса лесов пройдет через наши руки. Хлебная торговля также очутится в наших руках, как очутилась она на юге… Мы действуем медленно, но неотразимо… Внутреннюю и экономическую жизнь мы свяжем ябедой… Вы понимаете, что никто, кроме нас, не способен входить во все тонкости казуистики и быть настоящими крючкотворами… Новый судебный устав открывает нам и здесь далекие перспективы… Мы войдем в суды, в торговлю, в семью… У нас очень широкие планы и надежды, и мы должны благодарить Иегову и просить его научить и укрепить нас… Да возвратит он верному Его Израилю прежнее могущество! — Он немного помолчал и опять начал тихим голосом: — Положение наше представляется нам таким… и вы это, пожалуйста, передайте нашим берлинским братьям… (конечно, здесь, может быть, примешивается мой субъективный взгляд, но я крепко верю в него). Мне кажется, помимо национальной борьбы, весь мир делится на две партии, на два лагеря: на благословенный народ Израиля, к которому примыкают все зажиточные, поднятые Господом, все так называемые буржуа, и затем — другой лагерь — это голодный, рабочий пролетариат. Это все те, которые еще во дни древнего Египта утесняли Израиль, и теперь они смирены Господом. Они склонили гордую выю и находятся у него в рабстве. Израиль уже тайно стоит на вершине могущества, но настанут дни славы Иеговы и Его великая сила откроется въяве. Израиль встанет открыто во главе всего мира и подавит пятой своей змея.

Он помолчал немного и потом быстро сказал:

— Конечно! Это, может быть, только моя фантазия. Но помните, что, в сущности, налицо только два лагеря: евреи и рабочие… Буржуа не устоят между ними как между двух огней. Они будут задавлены с двух сторон, и когда тощие кравы пожрут сытых, тогда разольется безграничное могущество Израиля и будут воочию господа и наемники… Это верно! Это истина!

LXXXIX