Темный путь. Том второй

— Жени! Жени! Живи для того же самого, для чего он жил… хоть я не знал его, но я верю… Я хочу верить, что он был достоин, вполне достоин твоей любви… Будь тверда… Каждый из нас должен надеяться на лучшее… В семье твоей ты найдешь ту любовь, которой недостает людям для их правильной, нормальной жизни.

Она повертела головой и, не отнимая платка от глаз, прошептала:

— Это нельзя… Невозможно… Эта любовь, семейная любовь — эгоизм.

— Жени, ведь нельзя так жить… без любви, без надежды…

Она пожала плечами и прошептала:

— Другой жизни нет.

— Как нет?.. Нет жизни без любви… Без любви — мертвечина!.. Только одна любовь освещает и согревает… Припомни Бурдильена:

 Но нет любви — и гаснет жизнь,
 И дни плывут, как дым…

Это вы, «граждане», совсем напрасно делите любовь на эгоистическую и альтруистическую… Всякая любовь эгоистична… Всякий человек любит потому, что это ему нравится, приятно… И чем больше человек любит, чем он добрее, тем больше любят его и другие… Тем больше он может сделать добра и себе, и людям… Это верно… это истина…

Она ничего не ответила, отерла глаза и долго, пристально смотрела на меня, затем протянула мне свою горячую руку, и я подал ей свою.

— Ты добрый! — сказала. — Ты мой искрений, любящий друг?.. Да?. Ты любишь меня?..

— Люблю как доброго, дорогого друга.

— И я попробую, постараюсь полюбить тебя так же. — И мы сидели довольно долго молча. Несколько раз я старался освободить мою руку из ее руки, но она нервно, как-то судорожно сжимала ее. И я боялся, что она опять расплачется, расплачется истерически. Я чувствовал, что на нее подействовали не мои убеждения, но просто желание чем-нибудь и как-нибудь заглушить, пересилить в себе гнетущую, щемящую пустоту сердца и безвыходность.

LXV

— Жени! — сказал я… — Ты мне ни разу не сказала о Саше, что с ним? Где он?.. Здесь?

Она повертела головой.

— Он там.

— Где там?

— У повстанцев…

— Но ведь восстание почти кончилось?

— Да!.. Кончилось… Он, верно, бежал за границу… Убит? Я не знаю… Я давно уже не получала от него никаких известий.

— Это надо разузнать, — тихо проговорил я.

Через несколько дней она опять заговорила о Веневитьеве, но на этот раз уже спокойнее. Тяжелое воспоминание, видимо, уже покрывалось саваном забвения. Жизнь вступала в свои права. Но все-таки это воспоминанье кончилось слезами и рыданиями.

Затем прошло еще несколько дней, и раз вечером она передала мне всю роковую историю ее любви, весь ее роман. Они встретились случайно, на одном из заседаний их фаланстеры, и случайно проговорили почти целый вечер. Тихий, скромный, застенчивый, Веневитьев был убогим тружеником литературной богемы. Кроме того, он был педагогом и давал частные уроки. На Жени он произвел сразу глубокое и неизгладимое впечатление. У него был довольно правильный склад лица. Мягкий, симпатичный голос, мягкие светло-русые волосы и большие голубые, задумчивые глаза. В нем было больше женственности, чем крепкого мужского склада, и в своих взглядах он был так же мягок, но упорен в своих крайних убеждениях. Фон этих убеждений был безнадежный, глубокий пессимизм. Строгий стоик, почти аскет, в своей внешней жизни он был фанатичным поклонником Будды, но его учению не верил. Для него нирвана была полна уничтожения. В загробное странствование человека, в его переселение он не верил, и вся религия монгольского Сакия-Муни для него суживалась только в земном, нравственном учении. Одним словом, он был крайне упорный скептик.

LXVI

Уже несколько дней Жени постоянно мечтала о возвращении домой, доктор сказал, что через неделю, несмотря на ее слабость, можно будет везти ее. Она так похудела и переменилась, что трудно было узнать ее. Глаза ее стали большими, навыкате, и смотрели с такой безнадежной грустью. Каждый день она спрашивала: скоро ли?.. И мы с Нерокомским должны были постоянно утешать ее и даже обманывать, как ребенка.

Я уже давно получил деньги из деревни, собрался. Но тут случилось одно непредвиденное обстоятельство, которое задержало наш отъезд.

Почти каждый день и целый день я проводил у постели больной. Дела у меня не было, и я утешался тем, что творю доброе, человечное дело и сижу около выздоравливающей, которой нужна была моя помощь. Мы читали с ней критические статьи Писарева и не замечали их односторонности.

Один раз, в сумерках, вошла горничная и опять объявила мне, что какая-то барышня желает меня видеть. Кровь бросилась мне в лицо. Я вообразил, что опять эта навязчивая Геся делает на меня покушение.

— Какая барышня? — быстро спросил я. — Та же, которая была с неделю тому назад? Гони ее!.. Скажи, что у меня нет времени.

— Нет!.. Это, кажется, другая… Эта повыше будет.

Я сказал Жени, что я сейчас же приду… Спроважу ее и приду.

В коридоре, перед дверью моей комнаты действительно стоял кто-то, какая-то дама, в темном платье, с закрытым вуалью лицом.

— Вы меня не узнаете?.. — тихо спросила она и протянула мне руку.

И ее голос что-то напомнил мне удивительно приятное. Но что? Где?.. Я путался в воспоминаниях и быстро отворил дверь в мою комнату.