Темные вершины

Буш отвечал, что случай с Кантришвили – это исключение, это чисто по-дружески. На что Хабанера возразил, что и все остальное тоже будет исключение и чисто по-дружески, и никак иначе. Ему, Бушу, ведь не рутину какую предлагают, а настоящее дело с размахом. Свой центр исследования гомеопатии – как вам это, друзья мои? Да что там центр – целая клиника, нет, лучше даже институт. Международный институт исследования гомеопатии под его, Буша, непосредственным руководством. Да любой врач только мечтать может о подобном – или вы, Максим Максимович, и не были врачом никогда?!

Тут в разговор вмешался и Грузин. Какая, в самом деле, у Буша альтернатива? В ресторане тарелки разносить? Или, может, двор мести по утрам? Так и не выйдет, все теплые места уже заняты таджиками и молдаванами…

В конце концов Буш, конечно, согласился. Да, без особой радости, но согласился. И подтолкнула его не мысль заработать большие деньги, а небывалое ощущение пропасти над головой – пропасти страшной и манящей одновременно. Он чувствовал, что разговоры про гомеопатию – это только предлог, на самом деле он нужен таинственному Хабанере для чего-то совсем другого, таинственного, невероятного. Но понять, для чего именно, было пока нельзя, невозможно…

* * *

В столицу они выехали тем же вечером и были на месте уже с восходом солнца.

Справедливости ради, солнце так и не взошло, хотя должно было и, наверное, даже хотело. Вместо него тьму на улицах вытеснила какая-то серая смурь – смог не смог, туман не туман, пахнет плесенью и дохлой рыбой. Смурь эта медленно поднималась от подвалов и мусорных баков, восставала, пылясь и сгущаясь, из канализационных колодцев, медленно овладевала городом, а ночная тьма пятилась, пятилась, пока не рассосалась по подъездам и углам, не легла вдоль бордюров и мусорных баков… Солнце же так и не явилось на небесах, словно решило почему-то обогнуть город, не заглядывать в него, катиться по небосводу дальше.

– Тут всегда так, доверительный интим, ну и секретность, конечно, – объяснил Хабанера подозрительное поведение светила. – Врагов, врагов не любим, шпионов всяческих, агентов просто не переносим, оттого и темно, оттого и смутно, чтобы не облегчать их подлой работы.

Так это было или фантазировал удивительный Хабанера, но столица на самом деле оказалась сугубо ночным городом, весьма удобным для вампиров, если бы они тут водились. Сюда пришла уже зима, из-за нее рано смеркалось, а уличные фонари загорались еще до темноты, словно торопя ночь, желто и тускло глядели сквозь сыплющую с неба мелкую крупу. В городе всегда было грязно и сыро, снег не лежал сугробами, а отекал серой мокрой кашей. Тягостное настроение усиливалось огромными каменными черепами, могильными плитами и надгробиями, которые стояли по всему городу незыблемо, как тысячелетний экстерьер, для какой-то ужасной цели перемещенный с ближних и дальних погостов.

Днем, в смутном мареве, горожане неуютно, перебежками пробирались от дома к дому, от надгробия к надгробию, при первой возможности норовя шмыгнуть в какие-нибудь двери, в машину или даже под землю, в переходы, в метро. Свет и воздух открытых пространств язвил их, обжигал, в себя они приходили только в замкнутом помещении. Но ближе к ночи все-таки выбирались наружу – развлечься в кино, театрах, ночных клубах, на соревнованиях, наконец.

Хабанера тоже повез Буша на соревнования, на турнир по художественной гимнастике – в тот же вечер, как они приехали в город.

– Турнир не простой, чемпионат мира, будет на что поглядеть, – говорил он, загадочно улыбаясь; за тонированными стеклами его авто ускользала, растворялась в пустоте угрюмая действительность.

В городе имелось несколько спортивных арен. Нужная им привольно раскинулась на юго-западе столицы – там, где роза ветров неустанно гнала сквозь город воздушные массы, очищая дымную горелую атмосферу. Гигантское круглое строение с окнами-бойницами окружал узкий ров и изящный, в китайском духе парк-гунъюань, сквозь который шли миниатюрные, удобные для прогулок дорожки.

Оставив на стоянке неприметный серый «Дартс Промбронь», Хабанера и Буш по мосту перешли через ров и вошли в парк. Вероятно, весной здесь все цвело, зеленело и поражало глаз буйством красок. Сейчас же деревья в парке стояли голые, смутно рисовались в тумане их обнаженные ветви, грязные пятна мокрого снега бесприютно лежали у корней, словно выплюнутые подгулявшим ночным чудовищем.

Они не пошли в центральный вход («Так ходят только лохи, не смыслящие дальше буфета, – объяснил Хабанера. – Через центральный вход никуда по-настоящему войти нельзя, это глупость, утопия…»), свернули влево, прошли метров двести, увидели стальную дверь, вдавленную в толстую крепостную стену. Точнее, увидел Хабанера, и то только потому, что знал, что она здесь есть. Постороннему человеку обнаружить этот вход не было ни возможности, ни, главное, желания.

– Увы, – сказал Хабанера, как бы извиняясь, – современный мир – это вселенная дикарей и профанов, приходится отгораживать себя от праздных зрителей.