Тем более что жизнь короткая такая…

Что говорить, отдельная квартира в то время ещё была редкостью. Но чтобы прописаться к жене, мне пришлось нарушить обещание, данное своим родителям: не выписываться из комнаты. Отец, ждавший со дня на день повестки из исполкома, который должен был предложить семье квартиру, уговаривал меня согласиться на подселение чужого человека в Маринину квартиру, обещая выбить в исполкоме комнату, которую мы потом вместе со своей могли бы обменять на полноценную площадь.

Но такая перспектива нас не устраивала, и я выписался из родительской комнаты.

Надо же, недели не прошло после моей выписки, как пришла повестка родителям: на 4 человека предлагали вполне приличную с двумя большими комнатами квартиру в Новых Черёмушках, но после, узнав, что в семье сейчас трое, дали смежно-проходную, полуторную квартиру на Донской улице с крошечной кухней, совместным санузлом и почти полным отсутствием коридора.

У меня и прежде были не слишком хорошие отношения в семье, а здесь они резко ухудшились.

Но что я мог поделать? Уже через год появился сын, и оказалось, что наша квартира жилой площадью в 27 метров для троих не слишком уж велика. Хотя порой в неё набивалась вся наша студенческая группа.

Забегая вперёд, скажу, что когда я стал весьма интенсивно печататься, некоторые Маринины родственники поменяли своё мнение: оказывается, это не я женился на квартире, а Марина, понимая, что я стану писателем, женила меня на себе и теперь ни в чём забот знать не будет! Не так, так этак! Верим во всё, что хотите, но только не в любовь молодых людей!

Странно, но университет мне помнится меньше всего. С некоторыми студентами – Юрой Кашкаровым, Викой Андреевой, Надей Белоноговой, Инкой Брянской, Наташей Немировской – мы поддерживали отношения и после окончания учёбы. Но остальных помню смутно. Помню пасынка академика Шемякина Серёжу, как выяснилось, рано умершего. Помню его жену Галю Жолобову. Они развелись ещё в университете. Встретил однажды Сашу Музылёва и очень удивился, узнав, что он стал замечательным учителем, о каком с огромным уважением отзывается Лев Иосифович Соболев, заслуженный учитель РФ, с которым мы подружились позже.

Ну кого ещё помню? Колю Чупеева, который, прекрасно зная польский язык, помогал руководящим полякам, каких Польская Народна я Республика направляла в Академию общественных наук при ЦК КПСС, оформлять диссертации.

А Светлану Селиванову я и не мог забыть. Потому что проработал с ней в «Литературной газете» вместе 17 лет. И несу за это – за то, что она оказалась в газете, – самую прямую ответственность.

Её встретила моя жена Марина в литературном музее Пушкина, где Селиванова тогда работала. Я помнил, что она ходила в семинар к Бонди. Но оказалось, что своей работой в музее она недовольна: мало платят.

Наш отдел литературоведения в это время был в полном разорении. И я предложил Кривицкому, заместителю главного редактора, нашему куратору, взять Селиванову на работу.

Побеседовав с ней, Кривицкий не возражал, но сказал, что она должна пройти обычную процедуру при устройстве на работу, написать статью, которую газета могла бы напечатать.

И тут оказалось, что писать Селиванова не умеет. А я уже расхвалил её Кривицкому. Пришлось написать статью за неё.

Статью напечатали, очень хвалили, и Селиванова стала у нас работать. Кривицкий назначил её заведующей отделом литературоведения.

За неё мне пришлось писать ещё несколько раз. Последняя статья, вышедшая под её именем, но написанная мною, запомнилась многим: «Как Блок Незнакомку разлюбил?»

Зачем я писал? Потому что попросил её уйти из редакции. И она каждый раз обещала, что это будет в последний раз. Напечатает и уйдёт.

Не ушла. Я прекратил за неё писать. Но оказалось, что чему-то у меня она всё-таки научилась. Писала сама. И хотя никто больше её статей не хвалил, их печатали.

А она пошла по ступеням карьерной лестницы. Вступила в партию. Стала заместителем секретаря парткома. Надо отдать ей должное: она умела нравиться начальству. Так она понравилась Изюмову, бывшему помощнику секретаря Московского горкома Гришина, пришедшему к нам первым заместителем главного редактора. Изюмов добился новой штатной ставки в редколлегии, которую она заняла.

Уже Кривицкий, как мне говорили, стал чувствовать себя в газете неуютно: Изюмов вёл дело к замене его Селивановой, но здесь грянула перестройка, и на посту главного редактора оказался Бурлацкий, который терпеть не мог Изюмова и немедленно от него избавился.

А Селиванова оказалась идейной коммунисткой. Окружала себя так называемыми «бондаревцами», то есть соратниками одиозного секретаря СП РСФСР Юрий Бондарева, который по предложению посла США Джека Мэтлока формировал бригаду писателей для поездки в США.

Мэтлок потом заявлял, что он хотел ознакомить американцев с красно-коричневыми советскими писателями, которых в нашей демократической прессе прозвали «заединщиками». Ознакомил. Но некоторые запланированные их встречи с читателями не состоялись: общественность их бойкотировала.