Я снова прыгнул на выступ и снова шагнул с него. Страха было меньше, волнение осталось. Шагать с выступа вниз для меня противоестественно, но на этот раз на ровный участок я прыгнул позже, когда был ближе к земле. Снова никаких проблем.
Вот только лодыжка пульсировала от нагрузки, и я прыгнул в домик.
Впервые за несколько дней мне не захотелось спать после ланча. Может, дело в прерванной прогулке, может, в том, что сознание наконец позволило мне думать о маме, не выключаясь. Я понял, в каком тумане жил последние две недели.
Я слонялся по домику и вспоминал. Первый приезд в Нью-Йорк с мамой, выходные с ней перед ее туром в Европу. Выставка в Метрополитене. Наш ужин в Гринвич-Виллидж.
Теперь я мог вспоминать, а не отключаться, не погружаться в глубины сна. Я по-прежнему плакал, каждое воспоминание заслоняли страшные кадры выпуска новостей. Но я наконец мог думать о маме.
Вспомнив глупую службу на похоронах, я лишь слегка разозлился. За похоронами вспомнилось обещание Джейн прислать мамину фотографию. Вдруг она уже лежит в моем абонентском ящике на Манхэттене?
Фотография размером четыре на шесть действительно там лежала, в конверте из плотной бумаги. Еще там лежало письмо от Милли. Я прыгнул обратно в свой домик в «Серенити-лодже» и оставил письмо на столе нераспечатанным. Подкатила тошнота, на глаза вновь навернулись слезы.
Мамину фотографию я поставил в уголок рамки зеркала на туалетном столике. Родное лицо с чужим носом – мама ласково улыбалась мне.
«Похоже, она девушка чудесная», – проговорила мама, когда я рассказал ей о Мили.
Я вскрыл письмо.
Меня захлестнули облегчение и злость. Я взял лист бумаги с логотипом «Серенити-лоджа» и написал:
Я сунул листок в конверт, написал имя Милли, прыгнул в Стиллуотер и сунул письмо ей под дверь.
На следующий день, хорошо выспавшись, я прыгнул на место последней прогулки – на выступ, ведущий из лощины. По моим расчетам, я находился милях в пятнадцати от Редфорда и почти за предгорьем Эль-Солитарио.
С большой осторожностью я зашагал по выступу. Когда я выбрался из лощины, лодыжка пульсировала так, что было больно ступать. Солнце палило нещадно, от ближайшей тени отделяло ярдов тридцать. Я направился было в ту сторону, потом сказал: «К черту!» Тенистый участок я видел недостаточно хорошо, чтобы на него прыгнуть, зато хорошо видел место на полпути к нему. Я прыгнул на сорок пять ярдов к тени. Оттуда замечательно просматривалось местечко, затененное огромным камнем. Там даже был камень поменьше, на который я мог сесть. Я снова прыгнул.
И хлопнул себя по лбу – зачем я вообще хожу?! Если вижу участок достаточно четко и понимаю, где он относительно меня, то могу на него прыгнуть.
Последние несколько дней в качестве ориентира я использовал горный пик высотой 4600 футов под названием Ла-Мота. Я тщательно изучал местность вокруг горы. Казалось, оптимальный маршрут – обойти хребет, лежащий прямо передо мной, а потом… Нет, не так. Оптимальный маршрут – прямо на хребет по склону, скорее крутому, чем покатому.
Внимательно рассмотрев участок между собой и склоном, я переместился к холму – понадобилось три прыжочка по десять ярдов каждый. Потом диагональными прыжками я поднялся на вершину – то направо прыгну, то налево, каждый раз футов на десять выше. Менее чем через минуту я оказался на вершине холма, на которую даже со здоровой лодыжкой карабкался бы полдня.
Вид с вершины завораживал. Так высоко я еще не поднимался. В стороне Редфорда я увидел тесную группу зданий у дороги. Рио-Гранде отсюда была не видна, но я различил верхушку ее каньона.