Телепорт

Я дождался, когда Топпер доберется до хвоста бензовоза, и зашагал вперед по дороге. В ста футах оттуда кульверт, бетонный желоб четыре фута в диаметре и шесть футов глубиной, помеченный отражателями, тянулся оттуда к краю обочины и нырял под автостраду. Я прошел чуть дальше по дороге, запомнил указатель на месте для прыжка и прыгнул обратно к кульверту.

Вдали я видел светящуюся точку, медленно обходящую бензовоз. Я встал на край обочины, поднял воротник, опустил руки в карманы и «случайно» заслонил первый отражатель – знак кульверта.

Топпер наконец забрался в кабину и завел двигатель. Когда он включил фары, их свет ударил мне прямо в лицо.

Я так и стоял на своем месте. Поначалу бензовоз не двигался, затем рванул ко мне.

Развернуться бензовоз не пробовал – он продолжал набирать скорость. Замерев, я пристально смотрел на лобовое стекло со стороны водителя. Бензовоз все набирал скорость. Я не шевелился, пока не почувствовал тепло двигателя. Тогда я прыгнул к указателю чуть дальше по дороге.

Правое переднее колесо тягача провалилось в кульверт и врезалось в дальний край. Судя по громкому прерывистому шипению, прокололась шина. Под напором цистерны задняя часть тягача повернулась вправо. Потом весь бензовоз грузно повалился набок. Кабина чиркнула по бетонным краям кульверта – посыпались искры и сверкающие осколки оконного стекла, подсвеченные фарами.

А вдруг цистерна взорвется? Испугавшись, я приготовился к прыжку, но бензовоз замер. От падения кабина смялась и искорежилась, одна фара потухла, другая под острым углом направляла свет к небу. Похоже, цистерна даже не протекала.

Я подошел ближе.

Топпер лежал поперек кабины, на рычаге переключения передач. Одна рука у него застряла в руле, лицо усеяли кровоподтеки. Он увидел меня; взгляд его следил за мной, когда я для лучшего обзора встал перед кабиной. Топпер застонал и попытался схватиться за руль свободной рукой, чтобы уменьшить нагрузку на застрявшую.

За разделительной полосой начали останавливаться машины. Доносились встревоженные голоса и хлопки дверей, но я не обращал внимания.

Я медленно улыбнулся Топперу. Тот снова застонал, отчаянно хватаясь за руль.

Убедившись, что Топпер внимательно смотрит на меня, я прыгнул.

8

– Привет!

– Эй, сколько времени?

– Половина двенадцатого. Я тебя разбудил?

– Я ждала твоего звонка и заснула на диване.

– Прости, что звоню так поздно. – Я глупо улыбнулся телефонной трубке. – Занят был.

Я лежал на кровати под одеялами, пытаясь согреться после небольшого приключения в Миннесоте.

– Маму свою искал?

– Нет. Сводил кое с кем старые счеты.

– О чем это ты? – Голос у Милли изменился, в нем зазвучали тревога и настороженность. – Это имеет отношение к твоему отцу?

Я стиснул трубку: на какое-то время мне удалось забыть об отце.

– Нет, к нему не имеет. Я не с отцом поквитался, хотя он этого заслуживает. – Я сделал паузу. – Сегодня выяснилось что-то плохое. Что-то ужасное…

– Что?

– После разрыва с отцом мама провела год в психиатрической клинике. Чтобы восстановить лицо, ей сделали две операции.

Милли судорожно вздохнула:

– Ой, Дэви, какой ужас!

– Ага. Где она сейчас, мне не говорят. Боятся, что я наведу на маму отца.

– Ого! Успокойся, Дэви. Сделай глубокий вдох.

Я закрыл глаза, выдохнул, потом вдохнул.

– Извини, – сказал я секундой позже.

– Ничего страшного, что ты расстроился. Сегодня ты услышал столько плохих новостей. Кто именно не говорит тебе, где твоя мать?

– Ее адвокат. Она распорядилась не сообщать адрес никому, даже мне.

– Ой, Дэви, вот это наверняка тяжело! – воскликнула Милли и, немного поколебавшись, добавила: – Жаль, меня нет рядом.

– Боже, Милли, я так соскучился по тебе!

Мы оба затихли, но я почти физически ощущал ее присутствие.

– Что же мне делать? Адвокат сказал, что может передать ей письмо.

– Правда? Чтобы ты мог ей написать?

– Да, наверное.

– А ты не хочешь?

– Я не знаю! Если мама не желает меня видеть, что толку писать?

Милли притихла.

– Дэви, ее желаний ты не знаешь. Думаю, она просто боится твоего отца. Напиши ей. Расскажи о том, что ты чувствуешь. Расскажи ей о том, чего ты хочешь.

– Я не знаю, чего хочу. Я не смогу написать.

Милли снова выдохнула и ненадолго затихла.

– В чем дело, Дэви? Реальное неприятие хуже воображаемого? Если не напишешь, можно убеждать себя, что мама обрадовалась бы, пошли ты ей весточку. В этом дело?

Господи! Я плотно зажмурился. Из глаз потекли слезы. Я не мог сказать ни слова.

– Дэви, ты меня слушаешь? – тихо спросила Милли. – Ты как, нормально?

– Нет, не нормально, – выдавил я. – Наверное, ты попала в точку и для меня это немного слишком.

Горло у меня сжалось, рука до боли стиснула трубку.

– Знаешь, мне надо подумать. Я позвоню тебе завтра, ладно?

– Ладно, до завтра, – чуть слышно ответила Милли. – Дэви, ты мне очень, очень дорог.

Я повесил трубку и засунул голову под подушку. Остро захотелось умереть.

Я так радовался, когда перевернулся бензовоз Топпера. Почему утром я ликовал из-за аварии? Почему злорадствовал?