Телеграмма

Я слушал его, подперев руками заметно отяжелевшую голову. Он снова принялся расписывать свои страхи. Что случится, если его поклонники, окружившие его ореолом праведника, узнают, каков он на самом деле?

—      А может ли быть так, что им уже и сейчас все известно? Может, они просто прикидываются, что ничего не знают, лишь бы не нарушать равновесия. А может быть, им не останется ничего другого, как закрыть на это глаза?

—      Ага.

—      Да ведь если это так, значит, я для них просто заводной клоун. Нет, ты только представь себе: триста человек, пришедших ко мне на лекцию, знают, кто я такой, но не подают вида, потому что им и дальше хочется меня слушать. Они знают, что я не знаю, что они все знают, — да ведь это же для них бесплатное развлечение, какого ни за какие деньги не купишь!

Мы оба захохотали.

—      Нет, серьезно! Это же трагедия, трагедия каждого индонезийца. Я уверен, что каждый из нас — ты, например, — в своих делах такой же актер, как и я. А в других ситуациях — наша очередь быть зрителем на бесплатном спектакле. Так или нет? Впрочем, это лишь мое предположение. Нам иногда кажется, что кругом сплошные мудрецы, а на самом деле мы сидим в хлеву, в обществе буйволов. Разве не так? Если все поголовно лгут самим себе и окружающим, то, значит, мы все одинаковы. В конце концов, если разобраться, кто все эти наши кумиры и гении, то окажется, что они не выше нас с тобой. В тех сферах, где они не компетентны, они самые обыкновенные люди.

И значит, мы напрасно тратим свое время на восхищение, страх, почитание и тому подобные чувства по отношению ко всему, в чем мы слабо разбираемся. Мы слишком часто недооцениваем себя. А ведь мы несведущи в политике, в торговом балансе, в спорте и прочая и прочая только потому, что не желаем в это вникать. На самом деле не существует ничего непосильного. Надо только захотеть. А мы не хотим. Не желаем. Вот ты, старый холостяк, почему

не женишься — не можешь или не хочешь? Если бы ты, допустим, захотел жениться — ну, скажем, чтобы не отставать от других, — тебе бы ничего не стоило в любую минуту найти ту, что не прочь за тебя выйти. А ты и пальцем не пошевелишь, потому что нет у тебя желания. Вот то-то и оно!

Я кивнул.

—      Вот какие дела. Мы выбрали себе занятие и стали идиотами. Когда я нездоров или когда засыпаю, меня всегда терзает одна и та же мысль: скоро ли все это кончится?

Он отхлебнул кофе. Зажег сигарету и погрузился в глубокие раздумья. Я ждал продолжения его речи, но напрасно.

На улице произошел небольшой переполох. Какого-то бечака, до отказа нагруженного овощами, стукнул грузовик. Вокруг столпился народ. Рынок просыпался, готовясь к утренней сутолоке. Часы во дворе нового торгового центра Сенэн показывали половину четвертого. В воздухе повеяло сыростью.

Мой друг уснул, сидя на скамье, прежде чем я успел спросить, нельзя ли у него занять денег для поездки на Бали. Лицо его совсем помрачнело, точно под натиском переполнявших его бесчисленных вопросов. Я ощутил некоторую гордость оттого, что так долго выдерживал характер, не распространяясь о своих личных делах. Я ушел, а он остался наедине со своими терзаниями.

Вот и дом.

Кажется, Синта всхлипнула, когда я заглянул к ней. Она еще крепко спала. А может, и притворялась. О господи, как много значит в моей жизни постель. Она обняла меня и погрузила в свои недра. Жизнь точно остановилась.

IV

Мне снилась матушка. В который раз этот сон. Я старался отбросить его, потому что теперь матушка уже умерла. Но он продолжался против моей воли. К счастью, я быстро очнулся. Увидел, что ночь еще не кончилась. Я вглядывался во мглу через окно, томясь смутной тревогой. Часы показывали три. Все кругом равнодушно глядело на меня.

У входной двери я обнаружил своего друга. Он не сумел ее открыть и сейчас сидел, откинувшись назад и сладко похрапывая. Развеселившись, я повел его в дом. Как ни странно, сон слетел с него, как только он меня увидел. Он посвятил меня в свои запутанные семейные дела и потребовал совета.

— Придумай что-нибудь, — серьезно сказал он. — Я ожидаю рождения первенца. Боюсь, не было бы каких-нибудь отклонений. Ты понимаешь, о чем я? Это может черт те чем кончиться. Я-то в конце концов переживу. Но мое семейство?

Я выдавил из себя какую-то банальность, зная его привычку задавать вопросы лишь ради того, чтобы высказаться самому.

— «Жизнь — только отсрочка поражения, мы все дальше от любви школьных лет...» — продекламировал он из Хайрила Анвара^[11].

Я предложил ему прогуляться. Он обрадовался и подал идею нанять бечака на всю ночь.

Мы погрузились на бечака. Куда ехать, еще не знали. Тем временем мой приятель не прекращал своих рассуждений о смысле жизни. Вдруг ни с того ни с сего стало моросить. Заблестел асфальт. Мы сделали остановку, чтобы укрыться под навесом магазина. Дождь усилился, потом хлынул как из ведра. Противно, когда утро начинается с такой неприятности. На фоне этой водяной стены собственные горести выступали еще яснее.