Телеграмма

Full of Sin^[9]. Такая надпись встретила нас в ее комнатушке. Этот лозунг Нурма начертила по подсказке одной своей подруги. В Нурмину комнату я входил, как в надежный бастион.

—      Что так поздно заявился?

—      Я уезжаю, Нурма.

—      Куда?

—      На Бали.

—      Врешь!

—      Правда.

—      Да ну тебя!

—      Правда!

Я полез в карман. Тут неожиданно обнаружилась новая неприятность: задний карман с правой стороны брюк оказался пустым. Там у меня было немного денег, телеграмма, разные чеки.

—      Что такое? — спросила Нурма.

Меня прошиб пот. Не иначе как деньги и все прочее осталось у торговки сигаретами. Содержимое левого кармана, к счастью, было в сохранности. В этом кармане я держал крупную сумму денег и ценные документы.

—      Ты не зевай, сейчас много всяких ловкачей раз велось, — заметила Нурма.

Чтобы не портить нам обоим настроение, я изобразил преувеличенную радость по поводу того, что самое ценное не пропало.

—      Я собираюсь на родину, Нурма!

—      Когда?

—      Завтра вечером, самолетом.

Нурма задумалась. А может быть, слушала радио: какая-то частная радиостанция передавала малайские песни.

—      Я тебя искал чуть ли не два часа!

Женщина вдруг посмотрела на меня. У нее были покатые плечи и тонкий прямой нос.

—      Давай поженимся.

Я улыбнулся тому, как это было сказано.

—      Давай!

—      Сними дом по контракту.

—      Где?

—      В Танджунг-Приоке^[10] есть дешевые. И здесь тоже.

—      Да я же завтра уезжаю.

—      Сначала дом сними.

—      А ты будешь мне верна?

—      А что мне делать? Мы ведь как цветы. Сегодня нами восхищаются, а завтра выбросят.

—      О, да ты никак о своем будущем печешься?

—      Ну а как же!

—      Чего же тебе хочется?

—      А чего еще может хотеться? Снова выйти замуж и постараться народить детей.

Мы поцеловались. Потом все пошло как обычно.

Потом мы отдыхали. Но не так, как обычно. Я чувствовал себя как перед настоящей разлукой. Хотя и пообещал, что вернусь назад и женюсь на ней. Я рассказал ей, что у меня есть приемная дочь. И что я питаю отвращение ко всякой ответственности. Она слушала все это с понимающим видом и не укоряла меня за эгоизм. От этого я почувствовал себя на вершине счастья. Меня охватила такая радость, будто я отыскал у старьевщика прекрасные туфли, дешевые и как раз по ноге. Я подошел к стене и написал на ней карандашом для бровей свой балийский адрес.

—      Если у тебя что-то случится, напиши мне. И если нужны будут деньги, не стесняйся, сообщи, — сказал я.

Она пригляделась к надписи и прочла ее вслух; я убедился, что она грамотная.

—      Но завтра ты уезжай в Богор. Ты сейчас больна.

Полечись. Когда я вернусь и ты выздоровеешь, мы будем жить вместе. Поняла?

Она не спорила. Женщины восхитительны, когда они вот так полны готовности идти нам навстречу. Я помог ей застегнуть ее красный лифчик и подтянул молнию. Отер ей лицо своим платком. Поцеловал ее в правый глаз. Прижался губами к ее губам. Она молчала. Проводила меня к стоянке бечаков. Я дал ей две тысячи рупий.

—      Добавь, — сказала она.

У меня были деньги. Но я не дал.

Ночной ветер бился мне в грудь, едва прикрытую рубашкой и влажную от пота. Я ощущал физическую бодрость, хотя на сердце все еще скребли кошки. Погладив Нурму по голове, уселся в коляску и поехал. У меня было предчувствие, что наша следующая встреча произойдет очень нескоро. Вдруг я ощутил в себе силы примириться с ответственностью, неволей и повседневным житейским хламом: быть может, сейчас это самое лучшее. Раз уж сознаешь себя ничтожеством, почему бы и не сделаться таковым? Кто знает, не такие ли граждане сейчас нужны Индонезии. Кстати, для этого тоже требуется доблесть.

Я расстался с Нурмой, рисуя в воображении, как я, запечатлев в памяти все пережитое, буду рассказывать о нем своим друзьям.

Остановившись у рекламного щита кинотеатра, я помочился. Вдруг откуда-то опять вынырнул мой приятель.

—      Я тебя ищу! — крикнул он так же радостно, как и при первом своем появлении.

—      Я думал, ты уже дома, — удивленно отозвался я.

Он подхватил меня под руку.

—      Как я могу идти домой с такими ароматами, — сказал он, встряхиваясь и распространяя вокруг себя запах духов. — Что, если нам покофейничать где-нибудь здесь до утра? А потом пойдем к тебе, и я там смою с себя всю эту скверну. И ты должен засвидетельствовать перед моей женой, что...

Я был не против. Мне вспомнились его недавние слова в редакции: «Сейчас вообще творится какой-то кошмар».

Он усадил меня на скамейку рядом с маленькой кофейной палаткой, которая мне показалась грязной. Но он так упивался этой обстановкой, что скоро и я тоже освоился. Судя по серьезному выражению его лица, он намеревался заговорить о чем-то важном. Слушать таких, как он, никогда не надоедает. Кроме того, что он говорил интересно, слушателей всегда подкупала легкая насмешка над самим собой, сквозившая в его рассказах. Собеседник, задавленный жизнью, находил в них для себя некоторое утешение.