Технонекрофил

— М-может быть. Не помню с ходу… — И что ж я не откусил себе язык после «Липтона»! Тоже туда же — Прогрессор!

— Ну вот. Сейчас поколение сменилось. Молодые ребята, здоровые, веселые, однако, заметьте, чуть ли не у каждого второго — сердечная рана, невозможность найти настоящую любовь. И у парней, и у девчонок. И не у школьников, а у взрослых, в чьи лета бывают отцами семейств!.. Или это только в Москве? У вас не так?

— Может, и так. А вывод?

К чему он про это заговорил? Заподозрил что-то после моей просьбы не рассказывать про визит? Решил, что я Сане-маленькому не дядя, а, так сказать, несостоявшийся отчим?..

— Я иногда думаю: может, они ищут тех, кто не родился в наших городах из-за войны. Нерожденных детей невернувшихся.

— Нерожденных? Мистика какая-то, — теперь Александр улыбнулся, чтобы смягчить резкость ругательного слова. А и вправду, странная мысль для сего прагматичного времени. Со всяческой парапсихологией, помнится, было строго. Хотя, впрочем, потому всем этим и увлекались — на кафедре нельзя, а на кухне можно. Модные поэты щеголяли подобными парадоксами, тем и набирали славу. Вспомни пару имен из тех, кто тогда был молод…

Он вспомнил одно имя — и перестал слышать собеседника, озноб побежал по коже при мысли, что всего в нескольких днях езды отсюда, вот сейчас, в эту самую минуту, сидит в бревенчатом доме (или опять в камере?) молодой ссыльный, — если к этому вневременному существу применимо слово «молодой», — и дымится папироса в пальцах, которые только что держали карандаш. Господи, да уж не сегодня ли — то стихотворение о неродившемся ребенке двоих, о хижине со счетчиком Гейгера, о старом и юной, что умрут в один день… Нет, не сегодня, несколькими днями раньше. Но не исключено, что этих строк еще никто на Земле не прочел. Срочно беру назад дурацкие мысли о наиве, энтузиазме неведения и прочем. Второсортной эпохой это время не мне называть; если я не хочу здесь жить, это мои проблемы…

— …На самом деле не мистика, а наука, — между тем говорил Чернов. — Убыль населения отражают цифры, следовательно, она существует. Для социолога неродившиеся дети убитых на войне — такая же реальность, как и мои благополучно родившиеся двоечники. Потом, поэты твердят, что любовь человеку суждена одна-единственная, и кое-кто из ученых с ними соглашается. Ну а дальше — математика, подсчет вероятности, с которой молодому человеку, родившемуся после войны, не удастся найти свою половинку. Социология, биология, теория вероятности — и никакой мистики. Вот так.

Неужели он это всерьез?

— Но извините, ведь человечество воюет на протяжении всей своей истории, а в промежутках между войнами люди гибнут от случайных причин. Почему же у нашего послевоенного поколения должны быть какие-то особенные… любовные драмы?

— Я этого не говорю. Драмы те же. Просто в прежние века не было этой моды жениться исключительно по любви. Лозунг был — стерпится-слюбится, потому драмы и не бросались в глаза. Да и войн таких, как эта, прежде не случалось. Но в принципе что-то подобное было всегда. Спокон веков. Исправляли Книгу Судеб когда-то дубинками, потом мечами, теперь авиабомбами… Ну, что-то я и в самом деле заболтался.

И по тому, как он это сказал, Александр понял, что учитель и не думал строить хитрые намеки или мистические теории. Он говорил о себе. О чем-то, что тоже не было известно Сане-младшему.

Оставалось поблагодарить за чай и откланяться.

Миссия выполнена. И даже деньги еще остались. Можно купить мороженого. Впрочем, о мороженом не хотелось и думать: после полудня майский ветерок стал еще холоднее, и постовой в белой фуражке покосился еще подозрительнее на человека, одетого не по погоде. Честное слово, не так мечтаю вернуться к Интернету и свободе печати, как снова надеть куртку!..

Да, но если я не рехнулся, если все это происходит на самом деле, а не снится мне в тихой палате после дозы соответствующего лекарства, — как еще знать, куда я вернусь? Вспоминая о раздавленной бабочке Брэдбери — есть ли еще в моем мире свобода печати и Интернет, есть ли 2002 год как таковой?.. А впрочем, ерунда. Как сказал Чернов, мы вычеркиваем строчки в Книге Судеб и последствий не боимся, почему я должен трепетать, слегка исправив одну строчку? Ну, разве только потому, что у меня теперь два варианта будущего — само по себе страшно.

А может быть, ничего и не случилось? — думал он, пока вставлял на места Арнольдовы лампы. Может, ничего я не исправил, может, у этого упрямого мужика, стукнутого по башке осколком, хватит ума читать пацанам стихи и после такого предупреждения. А может, и смерть его вовсе не была связана с доносом. Мало ли — кардиопатология, не выявленная вовремя, при здешней-то медицине… Ну что ж, теперь-то я точно сделал все, что мог.

Машина была исправна. Осталось установить время прибытия — с небольшим запасом в будущее, чтобы не свалиться самому себе на голову…