Тебе и Огню

 - Книги, - потом уточняю я, - это уже были ягодки... Как только костерец под Жорой запылал полным ходом, продолжаю я, стали приносить кто что мог и хотел... Рухлядь всякую... Газеты, журналы... Потом старые стулья, какие-то тумбочки, целые шкафы... Кто-то бросил в огонь даже старый кассетный магнитофон... Потом полетели телевизоры и пишущие машинки... ну... я рассказывал... автомобильные шины и даже целые легковые авто... «рено», «пежо»... почему-то сперва французские, затем немецкие (полный гитлеризм!) и японские, итальянские и американские... Слышались взрывы - бензобаки... Затем...

 - Рест, какие взрывы?

 - Н-да... Да-да... «...пойдите тени прочь...», - говорю я. - Но книг были горы... Горы груд!..

 - Какие тени? - спрашивает Лена.

 Тинины!

 - Костёр уже пылал, - говорю я, - теней было столько, что... Они просто затмили... Я гнал их прочь и прочь... Выперлись тут... Лампочка едва мерцала... Каждая тень, - поучаю я, - должна знать своё место!

 - Какая лампочка? - возмущается Лена.

 - Тинкина!..

 - Тинкина?!

 - Я сидел и листал... Перечитывал Чехова... Даже помню том из собрания сочинений - седьмой! «Дама с собачкой» и «Чёрный монах», и «Про любовь»... Особенно «Про любовь»... Ну ты помнишь, там...

 Лена улыбается.

 - Дочитал хоть?

 Мне не надо дочитывать. Я перечитал. Про любовь... Про сына и про дочь... У Чехова, правда, о детях ни слова... Это у Тинки, я это точно знаю - у Тины... У неё там ещё вот что: «...чтоб чужака мой наговор не тронул ни за что, чтоб развела нас только смерть...».

 Холодина такая, что нет никакого желания выходить на улицу.

 - Рест, - говорит Лена, - ты собак покормишь?

 И куда её несёт в такой холод, в такую ночь?

 - Не забудь свою сумку, - говорю я.

 Тинино письмо... Жорина финтифлюшка... человечки, птички, рыбки...

 - Я остаюсь, - внезапно объявляет она, - ты же видишь, что я не успела.

 - Я сам покормлю, - говорю я.

 Я обязательно ей напишу... И про чужака, и про детей наших, и про неразводы, и про жизнь нашу... Зачем нам смерть? Ти, мы же с тобой бессмертны! Во всяком случае - Ты! А я уж прилеплюсь у Твоего мизинца. Ты же накапаешь мне своего эликсира бессмертия? Дашь отпить из сей чаши своей? Ты ж не жадина какая-то там... Не скупец!..

 Даю слово!

 (Никаких клятв!).

 - Ре-э-э-э-й, Рестичек, ау!.. Твои двадцать капель.

 Я выпиваю залпом эту вонючку, капли снотворного - бррррр... Сон как рукой сняло...

 - На, запей...

 Я запиваю.

 Я не уверен, что этот самый Шампильон смог бы проникнуть в тайну Тининой клинописи.

 Тинкин хай-тек!

 Насчёт «прилеплюсь у Твоего мизинца»! «И не вообрази, что мне твои в ногах валяния нужны». Видимо, мои вногахваляния вызывают у неё чувство... брезгливости, что ли... Я даже вижу, как она пинает меня, валяющегося, под зад своей смелой бронзовой ножкой... Ногой-ногой... Своим сапожищем! Как пса поганого - ннн-ааааа!..

 Я даже слышу хрустальный звон её колокольчиков: тиннн-тинннн... тиннн...

 Чтоб я никогда не вилял перед ней хвостиком.

 Ннн-ааа...

 - Да, книги горели как порох, особенно книги... Со всеми их трагедиями и философиями... Не щадя никого...

 Чистка, чистилище...

 Или, скажем, Бетховен...

 Отереть и осенить...

 Может ли его музыка совершить переворот в сознании вот этих самых семи с половиной миллиардов утлых уродцев, тысячелетиями истязающих лик планеты, если уши их забиты глиной исключительно величественной глухоты?

 - Но вот что поразительно! - говорю я, - когда книги горели - огонь не обжигал! Знаешь... Каждый старался, так сказать, запастись этим огнём... Это как благодатный огонь из Кувуклии! Все сбежались со свечечками и запасались-запасались этим огнём... Как водой в засуху! Прошёл слух, что он благодатный, вот все и бросились запасаться... Как зерном в неурожай! Выхватывали горевшие книги из костра и погружали в эту благодать свои лица, да-да, «...в густое варево, чтоб обтереть своё лицо ещё до зарева...».

 Отереть и осенить... Тина и тут... прям... Чтобы зарево не застало врасплох.

 - ...ага, целые лица свои, - уверяю я, - в этот книжный огонь... Огнь! Чехова, Бунина, Набокова... Хотя, правда, от «Лолиты» толку было мало - ожоги... жглась огнём... Приходилось даже смазывать кожу мёдом на молоке... От десяти коров. А вот «Иллиада» с «Одиссеей» хорошо грели, мягко, шелковисто, тепло, посверкивая... И «Дон Кихот» ничего, и Рабле с Монтенем и Паскалем... В общем там тоже был сыр-бор - кто грел больше, кто меньше... Кто ярко, а кто просто тлел... Тускло... Какой-то Джойс просто дымил... Будто на распутье в распутицу...

 «Паутинно выверенная путаница дней».

 Точно-точно - точь-в-точь как если бы все мы вдруг оказались в путаной паутине, и дни наши, и тени... Жора, Лёсик, Иуда, Папа... Иисус... Их паутинные тени... Тинины... Но, знаешь, сколько я не выискивал, сколько не гонялся, тайно прячась в тени домов, сколько ни старался, так сказать, поймать на горячем Тинину тень, мне так и не удалось... Я подумал: она бестенна! Я же это не придумал, я в это уверовал: у Тинки нет тени! Ни тени, ни теней... И тут не может быть и тени сомнений!

 (Я - её тень!.. Мечта! Эх, если бы... Я бы тогда... Эх... дааа...).