Театр ужасов

Но в погребе с ними всеми что-то случилось, там они играли хорошо. Все три бездарности, не считая карлика, он выглядел аутентичным, к нему было не придраться, настоящий гном! Тёпин добился права выползать на сцену из подпола. Он сказал, что будет просто выть, но, когда дело дошло до премьеры, он не только выл, он и лизал им ноги, пощипал женщин за лодыжки. Пошло намалеванные, жалкие в своей наготе, каким-то чудом они преображались и удивительно соответствовали месту. Шершавые доски, плитняк, факелы, старые металлические кроватки, пружинный матрас – все им способствовало; предметы туалета, сочетание кружевных ночных рубашек с яркими красными косынками и черными чулками придавали всей сцене лубочную незамысловатость и жизненность. Вот две молоденькие женщины, сидя перед зеркалом, гадают при свечах, сжигают бумажки, разливают кофейную гущу на большом блюде; шепчутся, смеются, вздыхают. Вдруг из темных складок занавеса в черном бархатном плаще выходит Дракула – именно граф Дракула, а не размалеванный переодетый дурак. Девушки пугаются, он танцует, под воздействием его чар они впадают в транс, Дракула шепчет непристойности, нюхает их волосы, ласкает их, они теряют волю, млеют и раздеваются…

И тогда мне хотелось, чтобы вампир взял со стены плеть и хорошенько отхлестал их!

Спектакль подразумевал, что актеры пойдут до конца, он закончится только после эякуляции вампира, – таково было главное гнусное условие постановщика Тёпина.

Пришло тринадцать человек – очень любопытные люди, я их долго и внимательно разглядывал, это были непростые люди, они принадлежали нашей эстонской богеме, я уверен, что некоторых прежде видел, либо в театре, либо в газете, либо встречал на презентации чьей-нибудь книги. Один – в забавной кепи и с очень знакомой игрой бровей – подошел и пожал мне руку. Я стоял у входа в пожарную башню, роль билетера была символической; мне показывали билет, я делал жест рукой, – но он меня выделил, подошел и пожал руку. Я испугался, что он узнал меня, но успокоил себя – я всегда могу отказываться, я уже так делал, когда встретил одного типа, он сказал, что узнал меня, а я спокойно сказал, что он ошибается, он дважды настойчиво произнес мое имя, даже добавил во второй раз слово «писатель», воскликнул его, как если б подзывал к нам писателя, я и бровью не повел, усмехнулся и сказал, что не имею ни малейшего понятия, и прошел мимо. Зритель в кепи не заговорил со мной, поправил бабочку, очки, тряхнул кудряшками, улыбнулся и потрусил вниз по лестнице, его клетчатые штаны были слегка коротковаты.

Премьера была кошмарным провалом, я считаю. Наш фигляр от сильного волнения долго не мог возбудиться, а потом не смог кончить. Он суетился и что-то мямлил, дергал себя за яйца, шлепал бессильной трубой по щекам то одну девку, то другую, кричал на них и даже замахивался…

Отчего бы тебе не снять со стены плетку, думал я. Да возьми плетку, кретин! Да разойдись ты! Безумствуй! (Я почти кричал из моей кабинки.) Врежь им как следует по голым задницам! Тогда точно встанет!

Он завелся, когда перешел на матерщину, – все оказалось очень просто: ему надо было отматерить их как следует.

Ах, как мало тебе нужно, думал я.

Он долго не мог кончить… зрители не стали досматривать, а Хореограф все пыхтел и пыхтел, пока ему не сказали, что никого не осталось. Женщины убежали, он шел следом, в мантии, с белым лицом и клыками, с дорожками клюквенного сока на подбородке…

После провального дебюта он был в страшной депрессии, кричал на Петухова (говорят, даже поколотил его немного), послал на хуй карлика, допился до чертиков и отодрал обеих шлюх, после чего все пошло как по маслу. Спектакль играли еще два раза. Войдя в роль, вампир удовлетворился. На третий раз было чистое порно, с воплями и вихлянием бедер. От вампира ничего не осталось – тут был хамоватый, уверенный в себе мачо. Его член послушно вставал и, красиво загибаясь, нырял во влагалище, как змея в норку грызуна. Девушки тоже вели себя все более развязней, тем похабней все это выглядело. Зрители разочарованно покидали театр; на улице курили финны, один другому сказал: «Ну не так дорого за такую дрянь, пятьдесят», – второй с ним согласился.

Кустарь считал, что те же пятьдесят евро можно было бы брать за экспозицию восковых кукол, за декорации, картины, всевозможные инсталляции с фетишами – и никого не надо было бы гонять, переодевать, заставлять заниматься непристойными вещами…

Хореограф сам отказался продолжать, он пожаловался на простатит. В подвале, дескать, было очень сыро и холодно. Все отнеслись с пониманием. Поторопились забыть об этом театре, и, когда Кустарь обмолвился о своем замысле, его не стали отговаривать: делай что хочешь, сказали ему.