Театр ужасов

– Эх, – вздыхает маленький сиреневый председатель, встряхивая жиденькими золотистыми локонами. – Нас учат играть. Нас хотят заставить поверить в то, что наша жизнь – игра. Ваша жизнь игра, говорят они, не надо ее воспринимать слишком серьезно, играйте!.. Нам навязывают правила игры, которой мы не понимаем до конца. Равнодушие – вот закон хорошей игры, наверное, будь спокоен, циничен, это всего-то игра… but! Есть одна большая проблема, которая всех нас делает фриками. Люди перестали общаться, вот проблема. The Problem! Все разъединены, сидят в своих квартирах, заняты делами, работают в сотах гигантских машин, встречаются редко, поговорить получается не больше двадцати минут – да за двадцать минут не только о себе не расскажешь, пальто не всегда успеешь расстегнуть! Чем меньше мы друг друга видим, тем меньше чувствуем плечо человека, мы вообще перестанем так ощущать подле себя человека, потерял чувства к другу – забыл о нем на день, два, три… позабыл совсем… нашел фотокарточку, ах, был у меня друг… и как это я так?..

Входит настоящий Константин – помахивая кружкой красного чая, его глаза светятся, над головой фиолетовый ореол; Константин вальсирует и поет:

– …скоро мы утратим сочувствие окончательно. Да здравствует Новый человек! Человек грядущего будет бить и кромсать, подписывать акты о приемке ведьм и колдунов, отправлять на дыбу мальчиков и девочек, как это делал Адольф Эйхман. – Он садится, тяжело дыша, на его лбу блестит голубой пот. – Нам нужны новые Эйхманы?.. Не думаю. В чем я уверен, так это в том, что нам обязательно нужны новые Аугусты Ландмессеры. Жизненно необходимы. Чем больше людей, тем выше энтропия. Я не знаю, к чему устремлена мысль человека. Где его высшее я? Какова цель жизни отдельно взятого человека? Ради чего он живет? На что надеется, на Нирвану? Я смотрю на тебя и – я волнуюсь. Where are you? What happened to you? Where are you going, Twenty First Century Man?[10]

– Ха-ха-ха! – смеется Эркки, и стекла трясутся, все здание вздрагивает, меня накрывает волна. Воздух слишком живой, из ничего возникают и исчезают разноцветные узоры, под ногами плавают светящиеся рыбы. Я в коридоре… Как я тут оказался? В коридоре полно маленьких живчиков, кругленькие и гладенькие, они переворачиваются и хихикают, они мешаются под ногами, я боюсь на них наступить, они ударяются о мои ботинки – какие грубые и мерзкие у меня ботинки! Живчики пружинят и отлетают от меня. Что я тут устроил? Бедолаги, я так неуклюж… Простите меня! Простите… Я нагибаюсь, приношу извинения, они хохочут тоненькими голосками… попискивают, как мышки… разлетаются, тают в воздухе, как пар… как пар… в воздухе еще парит… Я стою и покачиваюсь, в воздухе парит и что-то колеблется, шуршит… Это шуршат объявления и записочки на двери председателя… Я стою перед большой тяжелой мохнатой дверью. Напряженное гудение. Эхолалии в голове. В голове сразу несколько коридоров. Коридоры расходятся. У меня в руках какой-то странный предмет. Я слышу слова: «Этот калейдоскоп я собрал для тебя. Загляни в него!» Я подношу его к правому глазу – ничего. «Попробуй левый!» Я подношу к левому: я вижу вход в мою Инструментальную комнату, длинную лестницу, я вижу себя – маленькая фигурка, я вижу себя издалека, словно нахожусь на высокой башне и вижу себя в подзорную трубу. Я открываю большую тяжелую дверь, начинаю спуск. Я отдергиваю калейдоскоп. Но хочу посмотреть, что будет дальше. Подношу… Вижу совсем другую картинку: казематы, люди в масках выходят… Я отдергиваю калейдоскоп, он падает и разбивается, вместо калейдоскопа на полу лежит маленькая ножка – протез, детский протез! Несколько шурупчиков от него отлетело, они рассыпались по полу… Я нагибаюсь, чтобы их собрать, но этот детский протез вдруг подскакивает. Я отпрянул. Попытался схватить его. Он поскакал, поскакал по коридору. Я за ним!

Инносент