Театр ужасов

Он окончил колледж и отправился в моря. Его маме сделанный им выбор не нравился, о чем она мне все время говорила, когда я ее навещал по его просьбе. Я приходил, пил с ней кофе, разговаривал, она переживала, считала, что сама виновата в том, что он в моря ушел: «Это моя вина, что его куда-то тянет», – говорила она, я не спрашивал, почему она так считала. Потом я уехал, а она внезапно умерла, когда Эркки стоял с кораблем в Гамбурге.

Включилась рация.

Эркки! Эркки, прием!

– Вот он, Шпала, легок на помине, – шипит Эркки и отвечает ему, в голосе меняясь: – Говори, Шпалик! Слушаю!

Поднимай своих… Наряд… в поле… Готово… Ждут…

– Понял, Шпалик. Уже идем!

Он вскакивает.

– Ну, все, пора!.. Идешь смотреть?

– Да. Неужели в таком мраке будет кто-то стрелять?

– Хо-хо! Еще как будут! Сейчас сам увидишь. Только не подходи слишком близко, а то чего доброго и по тебе шмальнут, и прямо в рыло краской, глаза береги, пригодятся. Удар-то от шарика с краской мощный. Бывает, с близкого расстояния – нос в кровь! Под маской нос в кровь! Норовились пластины ставить…

– А если хоккейную маску или шлем?..

– Морду на шлем не натянешь, тут морда зомбака – главная фишка! А хочешь, – он на миг останавливается и смотрит на меня с дикой улыбочкой, – маску дам, с нами пойдешь?

– Нет.

– Ну, как знаешь. – И быстро спускается в подвал, я ковыляю с болью в моих коленях, ступеньки крутые, высокие, лестница уходит вниз резко, он исчезает из виду, иду в сырость за ним, прохлада, вой вентиляторов, потрескивание, слышу его крик: – Подъем!

Люди поднимаются с нар, бросают карты игроки, встает с газетой Кустарь – веселый пьянчужка, человек тысячи баек, откладывает старую газету и кряхтит:

– Неужто снова умирать? Хе-хе…

Галдеж и сборы…

Я сел на табуретку в сторонке, чтобы не мешаться. Народ вывалил в коридор, все толкаются, пихаются, переругиваются, облачаются. Кто-то, натягивая штаны, теряет равновесие и на одной ноге прыгает, наваливается спиной на металлический шкафчик, громыхание и хохот; кто-то притопывает, сапог никак не сядет, с матерком пошло; кто-то не может найти свою маску, бурчит: «А где мой гондон, Валера, не видал?».

Все это мне было в новинку, на меня поглядывали, и меня охватило легкое волнение, которое я испытал, когда меня взяли в тринадцать лет в футбольную команду и в раздевалке один старший мальчик (шестьдесят девятого года, скуластый, широкоплечий, по фамилии Козлюк) лихо скинул со скамьи мою сумку-батон и пригрозил надавать по мордасам, потому что я занял место у его шкафчика.

Эркки облачался перед зеркалом: первым делом он надел плавательные очки – для защиты глаз, сказал он мне и показал большой палец. Собрав в гармошку, неторопливо, щадя лицо, натянул маску (это заняло не меньше минуты, он натягивал ее довольно медленно, будто проталкиваясь внутрь питона), тщательно настраивал глазницы, расправлял морщины, подворачивал на шее края. Под рубахой на нем была какая-то шелестящая, как пластик, грудина, которую он соединил с краями маски, поверх нее застегнул старую, крепкую от впитавшейся краски робу, туго завязал грязные промасленные штаны, влез в сапоги. Другие наряжались схожим образом, даже движения те же.

– Тщательней заворачиваемся, но не тянем, не тянем! – покрикивал Эркки, похлопывая ребят. – Новички, не дрейфить! Смотрим на старших. Все помнят, с кем держаться? У? Я спрашиваю…

– Да. Да, – отвечали ему.

По очереди стояли перед зеркалом, поправляли глазницы, тянули маску влево, вправо, вверх, одергивали края. (О, черт! Я заметил: несмотря на то что у всех маски были одинаковые – болванка резиновая, – на каждом она смотрелась по-своему, у каждого свое было выражение.)

Матерясь негромко, они рычали, весь подвал наполнился рычанием… Я подумал, что они прочищают горло, но Эркки сказал, что они так разрабатывают голосовые связки.

– Если выйти и сразу начать громко рычать, то легко сорвать связки, нужно их немного разогреть… – Он увидел мой недоверчивый взгляд и добавил: – Ну, и ритуал тоже. – В это я охотней поверил. – Очень важно задержаться на минуту перед зеркалом, разровнять складки, погладить маску, порычать немного.

Посмотрел в зеркало и рыкнул:

– Гррр! Вот так! Теперь хорошо.

Тут же рядом, потеснив его плечом, появился другой мужик в такой же маске, приблизил свою жуткую морду к зеркалу, показал зубы и издал свой рык. Эркки отошел, пряча тряпицу в карман.

– Ну, вот оно – мое второе лицо, – сказал он мне.

Я догадался, что он улыбался, в нем чувствовался задор, по резиновым щекам себя хлопает, смеется, глаз я не вижу сквозь запотевшие стекла, но я чувствовал – смеются глаза, я ему сказал, что не вижу его глаз, но думаю, что он улыбается.

– Да, молодец, я улыбаюсь. А я тебя превосходно вижу. Да и не так важно, я – цель, по которой будут стрелять, это они меня видеть должны, а не я их.

Вскочив на ступеньку, вытянувшись как военный, он смотрит в коридор на свою маленькую бригаду.