Театр ужасов

Когда мы с Леной познакомились, нам было тридцать три. Крепкая, еще не располневшая (я к тому времени здорово оплыл), в рыжий крашенная бестия с огоньком в карих глазах, она носила кожаный пиджачок, черные джинсы, черные сапожки – кожа блестела, скрипела, возбуждала. Вот она, моя демоница, думал я. Мы шатались по барам, говорили только по-английски (с переходом на русский, как на очень ненадежную валюту, отношения стали портиться). Английский был и остается нашим языком примирения: если мы в ссоре, а переговорить нужно, мы переходим на английский, – так и выстраивались наши разговоры в 2003–2004 годах. Нам нравилось истязать друг друга фразами, как цепями, я умел хлестнуть, а порой мне удавалось закрутить ее в такую сентенцию, из которой она не могла вырваться, но и она мне давала подчас пинка, я изумлялся, она ликовала. Я думал, что так будет всегда, и наши укусы будут взаимны. Мы были еще молоды. Я думал, что сгнил задолго до встречи с ней. Я и понятия не имел, что этот процесс такой затяжной. Некоторые быстро разваливаются, но со мной природа играет, она показывает власть надо мной, пытает меня потихоньку, доказывая: этот процесс может быть медленным и мучительным, эрекция может ослабнуть, может исчезнуть, а потом неожиданно, в самый неподходящий момент, потенция может снова объявиться и так далее. О, природа – искусный инквизитор! Мы пили водку и Martell, мы даже танцевали. Or was it just my imagination? Теперь так и кажется, будто все это я себе воображал. Потому что теперь мы обращаемся друг к другу на вы. Наша семья – это что-то вроде бизнес-проекта, небольшой киоск, в котором я продаю мои книги, а Лена – свой английский. Сравнение с киоском пришло мне в голову после посещения овощного магазинчика, который азербайджанцы виртуозно устроили в квартирке такого же блочного дома, как наш. Я к ним зашел из любопытства – дай, думаю, посмотрю, что и как у них там? Было и весело, и жутковато прикидывать, где в этом магазине моя комната, а где гостиная. Купил инжир и ушел, а потом, сидя у нас на кухне, жевал его и думал: вот здесь у них внутренняя комнатка продавца, в гостиной – товар, весы, покупатели, торг, а в моей комнате склад. Так и есть, моя комната – настоящий склад: в ней лежат пачки моих книг. Осталось прибить к двери вывеску, поставить прилавок и начать торговлю. Я больше не мог там жить. Как только я входил в мою квартиру, я чувствовал себя в магазине.

Как-то сразу в нашей жизни случилась драма, – так я и сказал Кравцову, лежа на его кушетке.