Театр ужасов

Я делался твердым, и тогда слова отскакивали от меня, словно желуди от дюралевой крыши, а когда я делался рыхлым, они проникали в меня, как вирус, и я болел людьми, до слез переживал за случайных встречных. Два года я жил как бы вполоборота, хотелось показать всем спину и совсем забыть всех – вместе с этой страной чокнутых идиотов. Если бы я не умел хорониться, меня без труда сплавили бы в дурдом, где я продолжал бы погружение в себя, сочиняя криптограммы, без надежды на отклик; но я отменно притворялся, превратил мою жизнь в театр. Я продавал гороскопы и реинкарнаскопы и прочие фукалки (у меня было несколько псевдонимов), иными словами, делал деньги – которые пускал на всевозможные развлечения: аморальное и даже девиантное поведение подчас становится спасительным от помешательства залогом.

Три года я работал в различных компаниях, оказывая поддержку клиентам. Меня заставляли изображать эмпатию. Дрессировали как мартышку! Я должен был излучать сочувствие, носить форму, помнить кодекс корпорации, блестеть глазами, как фанатик (каждая корпорация – это прежде всего секта), стремиться превзойти себя и других, прыгать от радости, когда мне вручали вымпел, смотреть вдаль и видеть будущее, в котором цветет изумительный мир корпоративных идеалов! Мне пришлось уйти, когда я понял, что на самом деле сочувствую моим клиентам (парадокс этой профессии заключается в том, что агент обязан изображать сочувствие, ничего не испытывая по отношению к клиенту, – в противном случае агент быстро выгорает, потому что помочь на самом деле не может); тем самым клиентам, которые кричали на меня, называли самыми гадкими словами, а я в ответ на это должен был изливать эмпатию. Удивительно, где бы я ни работал, я в конце концов оказывался на последнем рубеже, в отделе жалоб. Я задумывался: а почему? неужели во мне что-то такое есть? за что меня отбирали на эту роль? неужели я был тем русским, который не мог сказать nej своему работодателю, но запросто клиентам? Тогда я не понимал, а теперь, когда прошло столько лет, понимаю: отдел жалоб существует не для того, чтобы оказывать помощь или сочувствовать, а для того, чтобы троллить тех, кого не смогли отшить прочие агенты; эмпатия, которую нас обучали изливать на клиентов, была смазкой, позволявшей спихнуть на некоторое время с линии клиента; мои работодатели видели во мне идеального тролля, ни на что другое я, по их мнению, не годился.

Мое последнее дело я не забуду никогда; это было дело одного норвежца, оно было плохо не только тем, что было старым, и большой был долг (грибной нарост на толстом древе!), и борода в документации, и иск! Но плохо оно было еще и тем, что человек был из той части Норвегии, которую я отлично знал, это усиливало нашу связь и мои за него переживания, ибо он был в беде, из-за нас: мы отправили ему наш продукт и должны были оплатить доставку (подробней, увы, сказать не могу, ибо повязан до конца жизни договором о неразглашении), но не оплатили почему-то. Естественно, компания, доставившая ему наш проклятый продукт, потребовала с него деньги за доставку; он, понятное дело, платить отказался. Они слали ему платежи, он звонил нам, наши дубовые агенты просили прислать эти платежи, он делал копии, отправлял, наши агенты отправляли копии в бухгалтерию, но те не могли почему-то оформить оплату, все перекладывали ответственность друг на друга, никто не мог разомкнуть этот порочный круг. Затем он переехал. Фирма доставки отправила его долг коллекторам. Те за него взялись. Он позвонил нам – и тут он попал ко мне. Я все это разморозил и размотал, часы на телефоне, переговоры и всякие консультации (выпало как раз на второй виток моей так называемой депрессии). Я доказывал нашим боссам, что мы должны оплатить его долг, который с пары сотен норвежских крон вырос до размеров нескольких тысяч и продолжал расти; разумеется, наши бюрократы (а находились они в Центральной Европе, а над ними были другие, что сыто спали за океаном) не понимали, почему Мы должны оплачивать сумму, впятеро превышающую обычную стоимость доставки по Норвегии, и требовали с него какие-то дополнительные бумаги, – более того, они предлагали следующее: он оплатит чертов счет, а Мы возместим ему ущерб. Он принципиально отказывался – потому что не должен (пункт!). Молодец! Я был целиком на его стороне, и мое начальство это понимало: все звонки записывали и перепроверяли, на весах был и мой слабый норвежский, нашу переписку изучали, меня три раза вызывали на комиссию, и я все это выдержал, и со мной, черт возьми, согласились: мы не правы – он прав, ура! Я поспешил ему сообщить радостную новость. Мой звонок застал его в коридоре суда, я переговорил с его адвокатом:

– Парня могут отправить за решетку прямо сейчас, вы немножко запоздали!