Театр ужасов

Она обсуждала людей, которые работали в институте, хотя вряд ли когда-нибудь их видела. Ох, эта давняя привычка выдумывать людей, собирать их из оставленных в кабинетах вещичек, записок, из почерка и огрызков, конфетных оберток и прочего хлама! Ее воображение создает их плотными, со своими семьями, которых видела на фотокарточках, и привычками – менять туфли, носить тапочки и кофточки, есть конфеты, пить определенный сорт кофе, использовать массажеры, подкладывать подушечки и тому подобное. Может быть, в ее воображении они более настоящие. Ведь когда ты встречаешь человека в его кабинете за большим письменным столом, то конфузишься, потому что видишь перед собой официальное лицо, которое встречает тебя во всеоружии – дорогим костюмом, продуманными гримасами, жестами, фразами; но когда убираешь за этим человеком мусор, гуляешь по его кабинету, перебираешь бумажки на столе и вертишь в руках небольшое пресс-папье в форме веселой коровы, то невольно прикасаешься к его спящей стороне, где он прячет остатки своего детства. По едва приметным изменениям в кабинетах – по сумбуру на столах или тому, как сдвинуты стулья, – она судит об отношениях между работниками, в ее сознании возникают настоящие сериалы, которые год от года разрастаются, каждый рабочий день ее воображение привносит новый эпизод. Она этим занимается всю жизнь, но я не могу к этому привыкнуть. Слушая ее лепет, я расстраивался. Задев трубой пылесоса туфлю, я сконфузился, словно прикоснулся к человеку, и сам на себя разозлился из-за этого, и на маму – из-за ее спекуляций (это она меня довела, что я вздрагиваю). Она всегда фантазировала по поводу других людей, и меня всегда это раздражало; она живет жизнями людей, которых не знает и не может знать. Наверняка, глядя на туфли под рабочим столом, мама подумала: а, видимо, жмут, она их сбросила…

«А у этой всегда немного беспорядка, можно почти ничего не делать… А тут надо пройтись под столом обязательно, что-нибудь упадет со стола, посмотри сначала…»

Она мне показала кабинет одного «профессора», на полке у которого стояла моя книга. Она подвела меня к полке и показала: «Вот она – твоя книга!» Мы стояли и смотрели на корешок моей книги снизу вверх, как пигмеи, которые смотрят на божка. Я взял книгу с полки – она страшным шепотом: «Что ты!..». «Это моя книга», – сказал я внушительно, давая понять, что уж свою-то книгу я могу взять с полки. Полистал: много карандашных помет… Ого! Между страницами были вложены согнутые вдвое листки – человек написал о моей книге целую научную статью! С чувством благодарности я убрал у него особенно тщательно.

С довольным видом психолог что-то записал в свой блокнот.

– Это интересно, – говорит он и просит продолжать, но у меня пропало настроение.

– Я бы хотел отправиться в трип вместо этого.

Константин зажигает свечи, плотно зашторивает окно, с полки берет «Книгу мертвых»…

⁂

Тем декабрьским вечером, когда Эркки привел меня в клуб, здесь все было примерно так же, как и теперь. Хотя трудно сказать, я был немного сконфужен и навеселе. Мы встретились с Эркки в неожиданном месте – в буфете Академической библиотеки. Я туда забрел совершенно случайно, раздумывая: добавить или не надо… Кто-то в спину подталкивал и спрашивал:

– Ну, будете брать что-нибудь?..

Я не реагировал. Вдруг в самое ухо рявкнули:

– Да ты оглох, что ли?

Я обернулся…

– Эркки! – воскликнул я, глядя на него, – стоит, сияет от счастья. – Ха! Вот это да! А я-то думаю, кто меня подталкивает: покупать что-нибудь будете?

– Сколько лет, сколько зим, – говорил он, немного смущаясь, – мы все-таки давно не виделись.

Он слегка стеснялся, мы все-таки давно не видались, и он не знал, схватить меня своими ручищами или нет…

– Ах, корифей ты мой, корешок! Ха-ха! – заводился он, похлопывая по плечу. – Давненько мы не кутили. А знаешь, по тебе не соскучишься…

– А что так?

– Вчера в газете, а сегодня в пухвете[5], ха!

– Перестань! Опять ты начинаешь…

– Куда ни сунусь, везде ты! Как будто видишь тебя каждый день… И облают тебя, и дерьмом обольют, а тебе все как с гуся вода!.. Ха! Молодец, ну, молодец…

– Ну, ну, давай, насмехайся…

Я отвык от его шуточек, от его энергии, огромных рук и ярких глаз, дыхания, всклокоченных волос и щетины. Он шлепал меня по плечам, глухо рокоча: «Ну… ну… вот и ты…».

– А ты умеешь на мозги капать, – он шутливо упрекал, изображая, будто злится на меня, – знаешь, ты уже достал! Моя печенка тебя каждый день вспоминает, ноет и ноет… Ай, думаю, что за хрень? Чего печень ноет? А тебя увидел и понял: вот чего она ныла – моя печенка тебя вспоминала! Давно мы не выпивали, а! Ну, иди сюда, дай я тебя обниму, старый засранец!

И он наконец сгреб меня и прижал к себе, даже от земли оторвал. Посмотрел на меня и расчувствовался, глаза его заблестели.

– Ну, такое дело надо обмыть. – И с воодушевлением повернулся к озадаченной буфетчице.