Театр ужасов

В поисках вступления к фильму он поехал в Пыргумаа. Собирался туда он так тщательно, точно отправлялся в экспедицию. Он заметно нервничал и хотел, чтобы его нервозность увидели и оценили, прочувствовали и прониклись ею. Он задавал вопросы – что там можно снимать, чего нельзя, с кем можно говорить, куда можно влезать, а к кому лучше не подходить, и проч. Я сказал, что поеду с ним, все ему покажу, но он все равно продолжал задавать дурацкие вопросы – даже подходил к новенькой девушке, секретарше Кости, он все делал так важно, что я вдруг понял: он воображает себя режиссером, который отправляется на место съемок! Он хотел, чтобы все это выглядело именно так, будто намечается историческое мероприятие, чтоб все видели, как тщательно он готовится, чтобы все поняли: он взялся за дело всерьез. Перед отъездом он практически попрощался с каждым, кто оставался, – подошел к домику Мисс Маус и сказал: «Ну, пожелай мне удачи, мышка». Важный этап в жизни большого художника начался. Для этого нужна старая потертая куртка, он примерял ее перед зеркалом. В куртке он был похож на почтальона или комиссара. Кепка превращала его в электрика, очки сдвигали образ в педагогическую область, задрипанный сельский учитель, подслеповатый руководитель кружка радиоэлектроники (со стопкой журналов «Моделист-конструктор» на столе). Он надел старую кожаную сумку, похожую на военный планшет, и потертые башмаки, повидавшие всякие уголки мира, башмаки, которые топали по российским дорогам и немецким автобанам! Он поехал туда не один, он взял с собой бойфренда, эстонца Марко… молодой парень, тридцать два года! – не понимаю, что у них может быть общего? Он смотрит Томилину в рот, он на него смотрит, как на старую черепаху, которая выдыхает мудрость… Парень любит Цоя и Летова, у него есть иллюзии… Я думаю, что эстонцы будут любить Цоя и Летова до тех пор, пока Виллу будет играть их музыку на своих панк-дискотеках; и еще я думаю, что Марко недостаточно хорошо знает русский, чтобы догадаться, какую херню порет Томилин о Псое Короленко, Шише Брянском и проч. Пока Томилин говорит заповедными формулами и произносит незнакомые звучные имена, Марко будет смотреть на своего русского папочку как на жреца великой культуры (от которой сам жрец нас подстрекал откреститься). Думаю, скоро парень разберется во всей этой белиберде и пошлет дряблые ягодицы ко всем чертям. Но пока он с нами. Я сопровождал их в Пыргумаа. Правда, очень скоро мне надоело их водить, да и они спешили остаться вдвоем, поэтому вели себя напряженно, как ведут себя люди, которые привыкли получать по шеям. Немного растревожившись (огребут ненароком), я наблюдал за ними издалека. Они вели себя как крысы, совсем не так, как туристы, они ворвались в музей, пропали там часа на два, я потерял их из виду, потом они рылись на барахолке Валентина. Томилин поспорил с ним из-за каких-то пластинок, Валентин не желал уступать, Томилин оживился, они разговорились, даже выпили, договорились, что Марко их будет снимать… Марко оказался настоящим оператором, и камера у него была небольшая, удобная, профессиональная, он ловко ею пользовался, чувствовал момент, находил неожиданные ракурсы, умел стать невидимым. Валентин провел экскурсию, Томилин раскошелился, Валентин отказывался, Томилин настаивал, они неплохо выпили, и Косой раскрепостился, оживленно рассказал версию появления поселка – все: от ручьев и рысей, рыцарей, инквизитора в башне и до появления здесь однорукой Альвины Кирс с этим Шпалой. Его рассказ получился сочным и смешным, чтобы не показывать его страшную свалку и самого Валентина, они поверх его рассказа пустили свои романтические прогулки по дорожкам и тропинкам, показали домики, но так, чтобы они не пугали своей запущенностью, а наоборот: вызывали восторг от распада вещей; показали странных людей – так, как иногда показывают аборигенов, и тогда, вырванный из своей муторной жизни, абориген кажется таинственным ходоком из какого-то сказочного мира; показали старые качели, аттракционы, которые все больше и больше напоминают Чернобыль. Затем они придумали сюжет. Наша секретарша подогнала фотогеничного парня, высокий, плечистый. «То, что нужно, – шипел Вася, глядя на него сквозь око камеры, – такой парень в кадре, такой контраст…» Решили его снимать. Вот он приезжает на мотоцикле в Пыргумаа с камерой на плече, снимает… Ветер гуляет по мягким некошеным травам, дождь роняет капли на ветви берез, кленов, ольхи, елочки кланяются ветру, нагибаются кроваво-красные кусты вереска. Старенький «Робур», перегруженный навозом и отходами, грустно едет мимо заброшенных аттракционов, дети сквоттеров плюют ему вслед и показывают средний палец. Они сидят в люльках большой ржавой карусели, теребят ряженных в советскую военную форму манекенов, отрывают пуговицы и погоны, девочки из париков вытягивают локоны, золотистые и бронзовые пряди повисают на раскидистых листьях орляка, мальчишки, как дьяволята, откусывают пальцы из папье-маше, отверткой проделав дырку в брюхе, крошат поролоновую нутрянку, мальчики постарше курят, стоя на краях люлек, как на качелях, и раскачивают девочек до визга. Глядя вслед старому «Робуру», один подначивает другого: «Э, это не твой батяня с навозом поехал?» – «Иди ты!». Парень с камерой встает возле качелей, закуривает, осматривается. Тут же из люльки выбирается деловой пацан, говорит: «Здесь нельзя снимать». Парень ему несколько монеток дает и шутливо спрашивает, можно ли теперь снимать? Пацан отвечает: «Все равно нельзя, но так и быть – снимай!» Пацан стреляет сигареты у заезжего мотоциклиста, курит, ловко забирается в люльку. Марко поговорил с Пеэтом и Роттем – показали, как они едут, их лица покачиваются, они угрюмо уезжают… Томилин и Марко довольны. А что они еще могли придумать? Вот парень прячет мотоцикл и крадется с видеокамерой среди елок, находит поле марихуаны… Ландшафты снимает Марко, в них Томилин вставляет наши красивые крупные планы: вот Эркки прогуливается среди марихуаны, нюхает ее, срывает листочек, мнет, сует за щеку, жует и радуется – все то, что я снимал своей дрожащей рукой. Томилин придумал сюжет: молодой человек снимает ночью битву любителей хардкора с зомбаками, пробирается в подвалы, гуляет по лабиринту… Вася попросил Тобара покатать их на трамвае, сняли и его, Тобар тоже байку рассказал, молодой человек выслушал, хлебнул пива, сел в трамвай, лисы за окном, сгущающиеся сумерки (а вот фонарь выплывает из темени, это работа Эркки, это его фонарь); молодой человек едет на трамвае: совы, тяжелые еловые лапы; трамвай едет и едет, намного дольше, чем в действительности… Почему бы не найти для него девушку? А наша секретарша – красивая девушка… Они вдвоем едут на трамвае… девушка роняет голову ему на плечо, он гладит ее волосы, целует… Замечательно! Поснимали бункер и аэроплан. Тобар сказал, что они уже снимали с аэроплана. Томилин ответил, что он видел ту съемку – она не годится, и они полетели, Марко закрепил камеру и спокойно следил за съемкой в компьютере. Парень с девушкой сидят в аэроплане, смотрят на Пыргумаа с высоты птичьего полета… Сколько романтики! А что с ними дальше делать, Вася? Какая разница? Они исчезнут. Они же всего лишь туристы… каких много… Я не стал спорить. Пусть делает что хочет. Что-то идет, и ладно.