Театр ужасов

– Вторая порция! Еще полно… На десятерых хватит!

– Заодно выясним, куда ружье подевалось, – добавил Кустарь, потирая руки, глаза его горели дьявольскими огоньками.

– Да, точно, – сказал Эркки, наполняя кокосовые бокалы напитком отвратительного цвета, – так в древние времена пропавшую вещь находили в видениях…

Вино было еще слишком горячим, но Эркки и Кустарь прихлебывали, как чай, дули на кокосы и потягивали, щурясь, и я тоже попробовал – гадость страшная – и пока не пил, а рассказал, как мой отец во сне нож сыскал, который потерял, убегая от лесника; они удивились – во как! – с их усов вино капало…

– Так он браконьером был, твой отец, – улыбался Кустарь.

– В детстве и юности, – сказал я, – вообще-то, помню, как-то лебедя подстрелил по пьянке…

– Нарушал частенько, значит…

– Ага, а говоришь, он ментом был, – сказал Эркки, я кивнул, – такие они, менты…

Я сказал, что и мне удавалось во сне книгу потерянную найти и еще… но я не закончил, Эркки ударился рассказывать, как они с шаманом поили этим вином Казимира, как он заблевал весь траулер, бродил в сомнамбулическом состоянии, его чуть не подстрелили, он три ночи бредил и пел песни на разные голоса. Эркки рассказывал и подталкивал меня локтем: «Правильно я говорю?» – добавлял он, или: «Ну, я в письмах это описывал», – и подмигивал мне. Было неудобно, ведь писем его я почти не читал. Эркки увлекся. Сенегал его еще не отпустил. Когда он говорил, его глаза делались пустыми, далекими, и меня начала бить легкая дрожь, мне казалось, что я тоже вместе с ним спускаюсь в трюм траулера, хожу по колено в воде, вижу, что к моей ноге подбирается какая-то тварь, обвивает ногу щупальцами… и я дергал и поднимал ноги. Меня успокаивали. Я озирался.

– Где я?

Они смеялись, их смех меня пугал еще больше, он был похож на собачий лай и карканье. Эркки не обращал на мои страхи внимания, спокойно продолжал:

– В сенегальских кабинетах тоже водятся всякие твари… Думаешь, что разговариваешь с официальным представителем торговой компании, ошибаешься, ты разговариваешь с главой контрабандистов, но говорит он с тобой как политик, и очень скоро ты врубаешься, что говоришь с политиком, то есть чокнутым, потому что они там все повернулись в связи с новой программой. – Эркки встал на табурет и широко над головой развел руками, будто держал воображаемый транспарант, и громко произнес: – Plan Senegal Emergent! – Он снова сел на табурет. – Они там все посходили с ума, на каждом шагу говорят о развитии страны и реформах, даже дети на стенах рисуют взлетающие разноцветные стрелочки и кричат: «О нас скоро узнает весь мир! Мы будем жить лучше всех!». От Казимира, как иностранного бизнесмена, требовали программу с описанием проектов, которые должны были гармонично влиться в цикл общих реформ, запланированных в Сенегале на будущее. Нам три месяца этой дурью забивали головы, водили за нос. И я понял: они хотели, чтобы я превратился в фантаста! Помнишь, я писал тебе об этом? – Он потормошил меня. – Эй, только не спи! Помнишь, я тебя просил мне придумать что-нибудь? Почему ты ничего не придумал? Я тебя спрашивал: что-нибудь из Стругацких на ум не приходит? А ты молчал! Вот мне и пришлось выдумывать самому…

Но ничего самому выдумывать не надо было – за него давно уже все было придумано, программа для траулера уже лежала на столе, оставалось добраться до человека, в кабинете которого стоял этот стол. Как только Казик более-менее протрезвел, они отправились на переговоры. В огромном светлом кабинете, увешанном коврами, картинами, оружием и черепами животных, их ждал жуткий человек, больше похожий на нигерийца, чем на сенегальца. Крупный, с большим хищным ртом и оттянутыми ушами, пробитыми в нескольких местах бриллиантиками. На каждом пальце у него было несколько колец. Браслеты на запястьях, цепочки на шее, амулеты с клыками. Золотые зубы и смешные перламутровые пуговицы, пришитые криво на аляповатый пиджак дурацкого терракотового цвета. Его охраняли громадные накачанные телохранители с АК-47. Это был глава компании по утилизации мусора.

– Хозяин мусора, – Эркки оскалился, пытаясь улыбнуться, но не получилось, – так он назвался: Master of all the city’s rubbish[23]. Если кто-то что-то выкинул, это принадлежит ему. Поэтому на улицах Даккара были горы мусора. Никто ничего не выкидывал и не подбирал, даже если ронял что-нибудь, поднимать не имел права: что упало, то пропало. Крокодил не торопился расставаться со своим добром. Он давал ему полежать. И Даккар утопает в мусоре…