Театр трагедий. Три пьесы

Прошу меня грешного простить,

крест мой самый малый не из дерева, или ткани.

Подпояшусь им,

уста сомкну,

и пойду,

дабы более вам словом не вредить.

Конец третьего акта.

Этюд третий. Гротеск

Та ли дева, кротка и незабвенна,

В сновидении зыбком явилась в полусне.

И в образе неясности нетленна,

Возрождаться осенью и гибнуть по весне

Удручена, обречена покоем обуздывать покои

Тех, кто страхом обездвижен памятуя о конце.

Взирают, обоняют свежие цветы, венков строи,

Искусственны они, отпечатались пороки на лице.

Посмотрите, как красиво горят пожаром дерева,

Падает с небес роса, спите те, кто уготован,

Укроет ваши начертанья разноцветная листва.

Прекрасная пора для воспоминаний,

куда же ты зовешь меня?

Ах да, пора, осталось сердцу биться несколько минут.

Достаточно для сострадательных прощаний,

солнце бледное взойдя,

Раскололо небо на два ярких янтаря, з

а всеми ангелы прейдут,

И всех сочтут, наслаждаясь последним бликом мира,

Я в нем когда-то жил,

и я кажется,

любил.

Ангелы, удивлен я вами,

но при жизни видел ту, что подобна вам, из эфира,

Пленила чресла старика, душевно я в ней почил,

Не прикоснулся, значит, дева та чиста.

Вдохновения пора, для творения пера.

Вот развалины забытых мирозданий,

Мхом поросли зубчатые храмовые своды.

Куски и пыль от былых обломков изваяний.

Лишь колокольня одиноко там стоит

и возвещает минувшие те годы,

Звоном провожает,

хор ангельских чинов Всевышнего прославляет.

Слышу, но не вижу, где же ты избавленье тела от души?

Светло, на холме произрастает древо,

исполнилось ему сто лет.

Укрыться под тяжестью ветвей,

уединиться в извилистой тени.

Свечи затушил, достану я как впредь шерстяной свой плед,

Мечтательно вздохну, наполнив легкие ароматами садов.

Представлю, она рядом, белый бутон в ее шелковых руках.

Искал я крылья на ее спине один из тех даров,

С коим рождаются все птицы в плетеных корзиною домах.

Но нет, она не птица, и крылья неразличимы для греха.

Взглянув в открытые те очи, познал предназначенье сна,

Однажды осенью ушла, коснувшись дуновением ребра,

И агония поселилась в сердце юнца в облике старика.

Та ли дева, скромна и несметна,

В видении томном, в реальности или только во мне.

Зиждется память в набросках эстетно.

Чувства в кроне, забвенье в коре, живет в дупле

Сова полночный страж, луна единственный фонарь.

Заночую, укрывшись негой как встарь, и усну.

Духов Божьих призову, расточает коих поутру звонарь.

Увижу на песке следы, она снова здесь, сторожила алую зарю.

Снова сказки мне читала и попыталась спеть,

Пропеть мелодию раковин морских.

Только бы успеть оставить щепотку доброго зерна,

дабы испечь

Хлеба, и нищим алчущим раздать.

Долг ваш прощен, ведь только я пред вами должен.

Путь подытожен, и, кажется закончен.

Но где же спутница, она уж на пороге, скоро отворится дверь.

Бирюза, краплак, гамма осеннего ковра, прелестная швея

Потрудилась над кораллом, глубина поэзии, сколько не мерь,

Не ощутима бесчувственным умом сказаний старинны творца.

Рассветает, корабли бороздят просторы Сены,

Помню, как она расправляла паруса

И улетала, оставив снова на земле, морскою пены

Искал прибежище скалистых гор и беспощадного утеса.

Мир проснулся, а город спит.

Везде я видел ее приближенье, но обходила стороной,

Того кто так заждался, она молчит.

Призрак отголосков прожитых времен

Прими поклон, услышь усталый стон.

Снова не явиться она и сердце сокрушает боль.

Как прежде, дождусь, и мне свиданье назначит смерть,

Вот только как ухаживать за дамой невдомек.

Значит, еще не миновал отмеренный Всевышним срок.

Та ли дева, любовью сталась безответна.

Как красиво, осенью блуждать среди знакомых мест.

И ощущаю я, всегда рядом со мною вслед движется она.

Вступительные слова перед четвертым актом

Устали вы внимать страданью чудовища, но путем сравненья поймете, а кто есть вы, жизнь – стакан на половину полон, на половину пуст, и что внутри, уксус или вода, сплываем, тяжело дыша со дна. Вернемся, позвольте, к началу саги. Прежде мы рассуждали, что есть красота, теперь же что есть уродство. Способность видеть, так ли это? И есть ли степени ужасности лица? Почему бабочкой любуемся, а муху пытаемся прихлопнуть, нет от них вреда, так почему же мы не возлюбили дурноту, консервированные в банках младенцы не ответят, за что отвергли их, за лишнюю руку на спине, за неимением глаза или всему виной проказа. Вина их в чем, просто другие. И стадо их не примет никогда, волчья стая растерзает, изгонят из круга общества. Не уж то мы разучились сострадать, сохранять в себе остатки человека в отношении других. Но кто считает себя страшнее всех, к красотам мира ближних причисляет. А если ты красотою наделена то не возгордись, она не вечна, всего лишь времена. Помните

Multum in parvo (многое в малом)

Акт четвертый. Дитя декаданса. Сцена двадцатая. Одеяло ночи

Жизнь имеет две ипостаси: трагедия и комедия.

Салон пианистки Нины де Вийар в Бантильоле.

Поэт

Представляю вашему вниманью –

левый и правый берег Сены.

Символизм и декаданс,

романтизм и мистицизм.

Не богема, не аристократический унылый клуб,