«Преступника отпускают на свободу, — плакала Розеанна, — а жертву сажают в тюрьму». — «Такова жизнь, — согласился он. — Только это не тюрьма. Это больница, Рози, и притом такая, которая и на больницу-то не похожа. Как только тебе станет лучше, ты увидишь, что здесь очень славно — как в загородной гостинице. Здесь много зелени, есть где погулять с друзьями. Я заметил теннисный корт, когда подъезжал. Я тебе пришлю твою любимую ракетку». — «Зачем они отобрали мою кредитную карточку!» — «Потому что нельзя платить страшным сном за страшный сон, тремором за тремор; как должно было подсказать тебе твое католическое воспитание, в конце концов, мы за всё сильно переплачиваем». — «Это твои вещи они должны были бы осматривать!» — «Ты хочешь, чтобы медсестры меня обыскали? Зачем?» — «Чтобы они нашли наручники, которые ты надеваешь на свою малолетнюю шлюху!» Ей двадцать — ему хотелось объяснить медсестрам, что ей уже двадцать, что она больше не малолетняя и даже не тинейджер… к сожалению. Но ни одна из медсестер не обратила бы внимания на его прощальные шутки, так что он не стал затрудняться. Грязной руганью и громким криком здешний персонал не удивишь. Иступленная, испуганная, озлобленная на мужа жена-алкоголичка, и еще более озлобленный на нее муж. Орущие друг на друга, поливающие друг друга грязью мужья и жены — ничего нового. Не нужно работать в клинике для душевнобольных, чтобы все понимать в семейных ссорах. Он наблюдал, как медсестры добросовестно выворачивают каждый карман джинсов Розеанны в поисках сигареты с марихуаной или бритвы. Они отобрали у нее ключи. Хорошо. Это для ее же блага. Теперь она не сможет неожиданно ворваться в дом. Он не хотел бы, чтобы Розеанна в ее состоянии столкнулась еще и с Дренкой. Надо сперва разобраться с ее болезнью. «Это тебя надо запереть, Микки, и все, кто с тобой знаком, знают это!» — «Я не сомневаюсь, что когда-нибудь меня таки запрут, если общественное мнение действительно таково. Но пусть об этом позаботятся другие. А ты просто постарайся поскорее протрезветь, ладно?» — «Я тебе не нужна трез-з-з-вая! Ты предпочитаешь пьяницу. Чтобы ты каз-з-з…» — «Казался», — прошептал он, помогая ей преодолеть препятствие. Ее всегда подводили «з» и «с», стоило ей подмешать к своей ненависти больше литра спиртного. «Каз-з-з-зался мужем — с-с-с…» — «Страдальцем?» — «Да!» — «Да нет! Нет. Сострадание — не моя стихия. Ты это прекрасно знаешь. Я не хочу, чтобы меня с-с-считали не таким, какой я есть на самом деле. Ты мне только еще разок напомни, кто я такой, чтобы я не забыл за те дни, что мы с тобой будем в разлуке». — «Ты неудачник! Ты без-з-знадежный неудачник! 3-з-злобный, лживый, з-з-заразный неудачник, который живет за счет жены и трахает малолетних!» Это он, — плачущим голосом пожаловалась она одной из медсестер, — засадил меня сюда. У меня все было хорошо, пока я не встретила его. Я была совсем
Этот ее вопль сопровождал Шаббата, пока он шел по коридору, спускался по лестнице, выходил из больницы через главную дверь, где в предбаннике курили несколько пациентов. Они смотрели наверх, пытаясь понять, в которой из палат вопит новая страдалица. Вопль сопровождал его до стоянки, проник за ним в машину, выехал на шоссе, был с ним всю дорогу до Мадамаска-Фолс. Шаббат делал музыку громче и громче, но даже Гудмен не смог заглушить этот крик — не смогли даже Гудмен, Крупа, Уилсон и Хэмптон в пору их расцвета. Даже большой барабан Крупы не смог забить неувядаемое соло Розеанны, исполненное после посещения восьми баров. Жена, которая кричит как сирена. Уже вторая сумасшедшая жена. Бывают вообще другие? Видимо, те не про него. Итак, это уже вторая его сумасшедшая жена, которая начала свою жизнь с ненависти к отцу. А потом получила Шаббата, чтобы ненавидеть его вместо умершего отца. Но Кэти-то любит своего доброго, заботливого, склонного к самопожертвованию папу, который день-деньской трудился в пекарне, чтобы отправить трех младших Гулзби в колледж. И много счастья ей это принесло? И Шаббату тоже. Мне никогда не быть в выигрыше. И никому не быть, если после отца они встречают меня.