Театр отчаяния. Отчаянный театр

Наивно было полагать, что офицеры ничего не знали. Они всё знали прекрасно. Но их всё устраивало. Старшины обеспечивали железную и нечеловечески жестокую дисциплину. А офицеры могли прекрасно бездельничать, получая все блага полной власти. Старшины платили офицерам за покровительство преданностью и лизоблюдством. Это была мощная спайка и настоящий союз.

Любая жалоба на издевательства, поданная офицерам курсантами от отчаяния и по глупости, моментально возвращалась старшинам, которые за это карали особо жестоко. Нам всем очень скоро стало ясно, что жаловаться некому и бесполезно.

Днём Школа оружия выглядела как образцово-показательная воинская часть. Курсанты маршировали на плацу с песнями, белили деревья, тщательно мели дорожки и так далее. Офицеры любили привозить своих жён и детей из города, чтобы они полюбовались тем, как служат отцы семейств, погуляли по красивому городку и искупались на пляже.

Учебные корпуса тоже существовали. Это же была школа. Корпуса представляли из себя отдельные здания с прекрасно оборудованными классами для теоретических занятий. Практическому владению оружием нас должны были учить на настоящих торпедных аппаратах и бомбомётных установках, которые стояли в специальных тренировочных залах. Всё было сделано хорошо и по замыслу должно было дать нам знания и навыки. Но офицеры не хотели заниматься скучной вознёй с нами. Поэтому они приказывали старшинам загонять нас в учебные корпуса в положенное расписанием время и вовремя выгонять. В классах нам приказывали смирно сидеть, и всё. Это было особенной пыткой.

Офицер, он же преподаватель, попивая чай, монотонно читал вслух инструкцию или техническое описание, например гидравлической системы подачи глубинных бомб из корабельного погреба в бомбомётную установку. Тем самым он формально проводил занятие. Мы же, уставшие и измотанные молодые люди, которым давали спать мало и не каждую ночь, начинали засыпать. Глаза закрывались сами собой. Не было никакой в мире силы, которая могла бы их удержать открытыми…

– А теперь повторите услышанное, – в любую секунду мог спросить офицер. – Например, ты.

После того, как никто не мог ничего сказать, офицер делал обиженное лицо и звал старшину.

– Я им битый час объясняю и разжёвываю матчасть, – говорил он с детским и ангельским выражением лица стоявшему перед ним старшине, – а они спят… Они, наверное, ещё не поняли, что им Родина доверила оружие… Как они будут Родину защищать? Скажите мне, старшина!.. Вот придут они из нашей славной школы на корабль, от них будут ждать умения и навыков… А они как бараны станут смотреть… Тогда на корабле спросят, а чем вы там занимались полгода на острове Русский? Чему вас там учили?.. И тогда, скажите мне, товарищ старшина, что там, на корабле, о нас подумают?.. Кстати… почему они засыпают? Особенно эти двое и вот тот? Вы что, им спать не даёте?.. Смотрите мне, товарищ старшина, нельзя обижать этих братьев наших меньших.

Самые иезуитские иезуиты позавидовали бы его интонации и благодушному выражению лица.

Пожаловавшись старшине на нас, офицер вставал и уходил. Смотреть на то, что происходило после, ему было нельзя по правилам и законам, царившим в учебном отряде номер один.

Били нас всё время. Били с удовольствием и умело. Били так, чтобы не оставалось следов. Били в лоб, по почкам и в грудь. Если кто-то из старшин не рассчитывал силу и мог переусердствовать, то тогда курсанта на несколько дней прятали с глаз долой. Разбитые губы и кровоподтёки офицеры были видеть не должны. Разумеется, это была формальность, но она строго соблюдалась. Офицеры, что служили в Школе оружия, сами были под стать своим воспитанникам старшинам и строго наказывали их за нарушение формальностей и чрезмерную вольность. Это тоже было незыблемым правилом.

На второй месяц пребывания на острове нас стали морить голодом. Сначала кормили плохо, но достаточно, а потом начали морить. Сам метод был разработан и продуман гениально.

Они не могли не давать нам еду. Это было бы преступлением. Но они придумали не давать нам её есть.

Нас строем заводили в столовую, по-флотски – камбуз, где столы были накрыты, еда стояла. Каждый стол был рассчитан на десять человек. Длинный стол со скамейками вдоль него. На нём стояла кастрюля, по-флотски – лагун, с супом и лагун с кашей, тарелка с десятью кусочками хлеба и чайник компота. Нам приказывали занять место за столами, но в тот миг, когда мы усаживались, звучала команда: «Закончить приём пищи! На выход!»

Как только мы выбегали из столовой, нас сразу строили и обыскивали карманы. Котов обожал это!

Многие пытались успеть схватить кусок хлеба. Но жевать в строю было строго запрещено. Хлеб засовывали куда могли. Котов всегда его находил.

Тех, у кого находили хлеб, выводили перед строем.