Перед его глазами вдруг возник мрачный храм в какой-то далекой стране: лес квадратных черных колонн, медное изваяние быка, и чей-то глухой голос прошептал:
– За то, что было совершено, Рим должен быть сожжен!
Голос затих, но глаза императора вдруг широко открылись. С них словно сдернули пелену, как с новой, только что законченной статуи.
Вот что он должен сделать, чтобы они, его неблагодарные подданные, навеки запомнили своего императора!
Рим должен быть сожжен!
Этот наглый, самовлюбленный город, город, который считает себя вечным, должен ощутить на себе гнет его воли!
Нерон прикрыл глаза – и увидел охваченные пламенем дворцы патрициев и дома простолюдинов, пылающие храмы и форумы, рушащиеся колонны и портики.
Да, такое они забудут не скоро!
Император хлопнул в ладоши, и тут же рядом с ним появился грек-вольноотпущенник Афтазий, преданный и исполнительный слуга.
– Что угодно повелителю? – спросил он, низко склонившись перед Нероном.
– Ты знаешь многих, – проговорил Нерон. – Найди мне такого человека, который возьмется за тайную и трудную работу.
– Слушаюсь, повелитель, – Афтазий поклонился еще ниже и исчез.
Нерон ценил его за то, что Афтазий никогда не задавал вопросов и в глазах его никогда не мелькало и тени удивления.
В тот день императора посетило вдохновение. Он написал двадцать стихов новой трагедии, прочел их придворным поэтам.
После того как умер Сенека, приближенные раз от разу все громче и восторженнее восхищались литературным даром молодого императора. Это было вполне объяснимо и даже понятно: ведь его талант с годами зрел и совершенствовался, как хорошее вино.
За этими интересными занятиями Нерон забыл о поручении, которое дал Афтазию, и удивился, когда тот подошел к нему после вечернего застолья.
– Где ты пропадал? – недовольно спросил император вольноотпущенника.
– Я его нашел, повелитель! – ответил Афтазий, склонившись ниже обычного. – Угодно ли тебе будет говорить с ним?
– Кого? – спросил Нерон в недоумении.
– Человека, способного взяться за трудную и секретную работу. Человека, который выполнит ее без сомнений и колебаний.
– Ах, да! – проговорил император.
Он вновь представил себе охваченный пламенем Рим – и странное чувство шевельнулось в его душе.
– Пусть он придет! – повелел Нерон.
Афтазий почтительно сложил руки перед грудью и удалился, пятясь, не поворачиваясь к императору спиной.